Город грешных желаний (Отрава для сердец, Северная роза)

Арсеньева Елена

– Ну, храбер бобер! – восхитился Васятка. – Ишь, супротив боярина пойти не заробел! А сам твой-то – он кто? Рыбак? Моряк?

Троянда лихорадочно соображала. Что им сказать? Рыбак? Но она не похожа на рыбачку, руки ее не загрубели от плетения сетей, не изранены острыми плавниками и рыбьей чешуей. Купец? Мрачный лик Марко Орландини возник перед ней, и она мысленно с отвращением от него отмахнулась. Нет, не купец. А кто? Чем еще вообще занимаются люди? В монастыре она мало что узнала, у Аретино бывали все больше художники… О! Как кстати

вспомнилось! На свете ведь бывают художники!

– Художник! – выпалила она. – Он художник!

– А, понимаю, – кивнул Прокопий, чьи узкие темные глаза, чудилось, цеплялись за лицо Троянды, не упуская ни одного выражения. – Стало быть, писал он дожеву парсуну [45] , да таково намалевал, что боярин в ужасти его в узилище поверг!

Понадобилось некоторое время, прежде чем Троянде удалось проникнуть в смысл непривычных слов, а когда ей это удалось, она очень натурально обиделась за своего несуществующего мужа:

45

Старинное название портрета.

– Вовсе нет! Синьору очень понравился мой портрет, но… но…

«Но – что?» – с ужасом спросила она себя, и тут получила неожиданную подмогу.

– Но и ты ему понравилась, так ведь? – тихо спросил Григорий, и Троянда охотно кивнула, не заботясь, что забирается в новые дебри вранья, и радуясь хотя бы тому, что он вновь смотрит на нее.

– Да, – пробормотал Григорий. – В это я верю.

Троянда затрепетала. Верит, что она понравилась дожу? Почему? Не потому ли, что и ему самому она понравилась?..

– А потом-то что? – перебил сочувственно Васятка. – С тобой-то что потом было? Это от боярина ты в исподнем убегала?

Троянда благодарно улыбнулась ему. Добрый человек Васятка, как все складно у него получилось! Впрочем, радовалась она недолго: в разговор вновь встрял Прокопий:

– Вона как! Ну бабы здесь! Мужик в тюрьме, а она к другому в постель влезла!

– Я никуда не влезала! – закричала Троянда. – Вы меня сами сюда принесли!

– Да мы тебе жизнь спасли, понятно? – с холодным презрением сообщил Прокопий, но почему-то ни малейшей благодарности Троянда не смогла ощутить.

– А я вас об этом не просила! – буркнула она. – И сюда тащить не просила, и его тоже не просила… – Она осеклась, поняв, что ярость, которую в ней почему-то каждым словом, каждым движением – всем видом своим! – вызывал Прокопий, завела ее слишком далеко.

– Не просила, верно, – согласился Григорий. Говорил он негромко, но в голосе его явственно слышалась обида, и Троянда с раскаянием воззрилась на него, да он отвел глаза. – Виноват. Каюсь. Думал… Ну ладно. Бес попутал. Проси чего хошь в отместку.

В отместку?! Троянда растерянно хлопнула ресницами, не очень понимая, о чем это он.

– Для начала платье ей оставь, –

добродушно пророкотал Васятка. – Уж больно оно ей к лицу!

– К лицу, что и говорить! – согласился Григорий, сосредоточенно озирая свой стоптанный каблук, словно отыскивая и у него лицо. – Так и быть, бери. Еще чего? Денег?

– Де-нег? – взвился Прокопий. – За что? За что ей наших денег?!

Григорий только глянул – юнец осекся и отшагнул за широкую Васяткину спину.

– Сколько хочешь, ну? – хмуро проговорил Григорий, открывая дверцу в стене и вынимая оттуда деревянный ларчик. – Говори, пока я добрый.

Троянда сделала вид, будто поправляет волосы, а сама неприметно смахнула слезы, предательски набежавшие на глаза. За что, ну за что он с ней так?! Что она ему сделала? Хочет заплатить ей, будто портовой шлюхе. А как она вела себя нынче ночью? В точности как шлюха! Или… или словно была влюблена, смертельно влюблена в того, с кем делила ложе. Но ведь это же не так? Так ведь не может быть?..

Но денег она от него не возьмет. Просто уйдет… к своему выдуманному мужу, прозябающему в какой-то выдуманной тюрьме.

Она уже шагнула к двери – и замерла. Почудилось, ледяная рука взялась за сердце, а в ушах зазвучал чей-то хриплый, гнусавый голос: «Не повезло бедняге… Его оставили одного… чашка воды… проживет, сколько хватит ему продовольствия и сил».

Боже мой… Она ведь забыла, совсем забыла! Она спаслась, она осталась жива, она предается любви, обидам, гневу, она хочет есть, она испытывает чувства живого человека, в то время как там, в келье искушений монастыря Мизерикордия, умирает медленно и мучительно человек, которого она, Троянда, обрекла на эту страшную смерть! И она забыла, совсем забыла о нем…

Будто его и не было никогда. Будто не перед ним она явилась лунной ночью, не перед ним легла бесстыдно, равнодушно, желая не его тепла, не его жара, а лишь выполняя гнусное задание Цецилии. Ее кара, ее смерть заслужена… А его? Его-то за что?

Троянда молитвенно стиснула руки. Наверное, господь еще не совсем от нее отступился, если заставил ее упомянуть о муже! И эта ложь, которая чудилась ей опасной трясиной, на самом деле ложь во спасение – тонкий, хрупкий мостик, который она проложила, чтобы добраться по нему до обреченного, спасти его – и спасти свою грешную душу.

Она взглянула на Григория. Сердце падало, падало от мгновенных воспоминаний… но нет. Это было – и ушло. Не для нее! И не о том надо думать. Скрепилась, вздохнула глубоко и сказала, сама удивившись тому, как твердо прозвучал ее голос:

– Спасите моего мужа.

* * *

Воцарилось молчание. Потом Прокопий махнул на Троянду рукой: чего, мол, городишь?! Васятка проворчал:

– Эка… хватила!

Григорий ничего не сказал, только глянул вприщур, и этот острый взгляд словно бы лезвием полоснул Троянду. И сказал: