Город мертвецов и другие истории (сборник)
Шрифт:
Последнее, что помню – провода очень неудобны под задницей, особенно когда засыпаешь в прихожей на холодном паркете.
Меня разбудил звонок. Не стационарного телефона, не мобильника…
Непривычная трель дискового аппарата, оставшегося еще от бабушки, забытыми мотивами разрывала голову на части. Я поднялся с пола и подошел к телефону.
Над покусанной и поцарапанной надписью «В-одяшии -во-ок» мерцала зеленая лампочка.
– Алло…
– П… ч… к… – и гудки
С того дня прошло еще двое суток, во время которых я сразу приходил с работы и ложился на кушетку,
Провода, словно живые змеи, уже свили себе гнездо из своих резиновых тел, моей обуви и почты, которую я кидал на пол сразу же, только входя в квартиру.
Белый настил из строительной пыли и бетонной крошки, оставшийся после визита монтера, можно было использовать в криминальной хронике в качестве практического дела – слишком уж много следов моих ботинок, тапок и носков запечатлелось на нем.
Я перекусил на скорую руку и снова лег на кушетку рядом с «Фенофоном».
И в этот момент раздалась мелодия Бетховена.
Домашний телефон.
– Слушаю.
– Привет, до тебя сложно дозвониться. – Это был Павел.
– Что-то случилось?
– Нет, хотел переговорить с тобой об аппарате.
– А что с ним?
– Понимаешь… – он тщательно подбирал слова, словно боялся обидеть или задеть что-то личное, настолько глубоко впившееся в грудь, что даже прикосновение к нему могло вызвать приступ боли. – Я знаю, что тебе уже поставили его. Но я хотел напрямую спросить у тебя – ты в самом деле этого хочешь?
– Я не знаю… Да, хочу.
– Подумай дважды, прежде чем поднимать трубку. Ты ведь знаешь, весь мир на грани технических, социальных, моральных… Да и черт еще знает каких революций. Мир сильнее тебя, ему лет больше. Сможешь ли ты все это вынести?
Я молчал. Лишь прокашлялся в трубку, давая ему понять, что я все еще слушаю. Хотя мне стоило прокашляться – ком в горле мешал дышать, казалось, что голова кружится.
– Сам пойми – все только и талдычат о том, что они очень разговорчивы. Не то, чтобы я имел что-то против Натальи…
Я бросил трубку. Рубеж уже перейден.
Еще через два дня звонок Фенофона повторился.
– Да? – тихо и вкрадчиво сказал я в трубку, боясь, что связь пропадет, если я буду громко разговаривать.
– Привет! – О! Боже! Это была она… – Я думала, как начать разговор. На ум пришла только реплика девчонки из звонка.
Я слышал, как она тихо хихикнула в трубку, несмотря на ужасный шум и помехи на «линии».
– Ты умрешь через се… – ее смешливый голос оборвался щелчком и гудками.
Диктор говорит: «Все больше волнений происходит во всех религиозных центрах и общинах по всему миру. Все культуры от христианства до иудаизма и ислама испытывают сильнейший упадок веры, возникший в результате открытия небезызвестным русским ученым Николаем Геннадьевичем Ивановым неких феномен-импульсов или феномен-связи. Что же это такое, попытались сегодня выяснить мы».
На другом канале пожилая женщина с пеной у рта кричала в камеру:
На третьем канале другой уже диктор рассказывает о том, как он провел эксперимент и поговорил по установленному за счет телекомпании аппарата «Феномен-2» со своим усопшим отцом. Все подробности в эфире.
На другом канале…
На другом канале…
Даже мультфильмы отменили.
– Не надо, – грустно сказала-ответила она, словно поняв то, что было не произнесено.
Я промолчал.
– Знаешь, все сложилось не так уж и плохо, – тон ее голоса посерьезнел, но не сильно. – Нам запрещено говорить о том, кто нас окружает здесь, что мы делаем, для чего. Я лишь хочу, чтобы ты знал – тебе не за что извиняться и чувствовать себя виноватым. Теперь, здесь, я знаю это и уверена в этом так сильно, как никогда раньше. Пойми, что тебе нечего мне рассказать, потому что я итак знаю все.
И она рассказала мне. Рассказала о том, что нет Бога, во всяком случае, того, что мы представляем себе, произнося это слово; что нет Света и Тьмы (именно так – с большой буквы), нет ничего из того, что было написано в древних и не очень книгах, созданных лишь для очернения чистых разумов, для контроля над ними, для манипуляции родом людским. Есть лишь день и ночь, свет и тень, есть начало, но нет конца, есть Альфа, но Омега находится позади нее. Есть только жизнь, которая дана каждому, чтобы он прожил ее с достоинством, набрался опытом для следующего шага, в следующую жизнь. И так без конца.
О том, что нет других миров, потому что другие миры – это мы.
Нет параллельных вселенных, потому что параллельные вселенные – это мы.
Нет микромиров, хранящих свои тайны позади атомной структуры, за молекулярными слоями, потому что и там – тоже мы.
Мы – люди. Мы – человек. Мы все и каждый из нас по отдельности – Вселенная.
И не нужен ни интеллект, ни Бог, чтобы быть счастливым, потому что каждый из нас достоин жить.
Я чувствовал себя гораздо лучше. Мы разговаривали уже полчаса и создавалось ощущение, что никто никуда и не пропадал – просто болтаем по телефону, как в старые, добрые времена. Как в институте, когда только познакомились.
– Помнишь, как мы с тобой разговаривали по стационарному? – спросил я, улыбаясь.
– Ага, у тебя не было денег на мобильнике, и ты постоянно отправлял маячки и запросы о пополнении баланса, чтобы я тебе перезванивала. А потом я узнала, что ты сидишь на попе в прихожке, даже не додумавшись стул притащить.
– Мы вместе рассмеялись. Не было ничего в прошлом, не будет ничего в будущем. Есть только два хороших друга, которые уже очень давно не виделись.
Я рассказал ей о работе, не сказав не слова о том, что было до нее, я рассказал о «смешных историях в психушке, рассказанных мне неким-знакомым-который-там-работает». Мы вместе смеялись над старыми шутками, над шутками, смысл которых был понятен только нам двоим.