Город на крови
Шрифт:
Когда Радецкий подошёл к трёхэтажному каменному зданию на площади, на крыше которого развевался венгерский флаг, он с некоторым удивлением увидел, что перед зданием происходит нечто, похожее на концлагерную экзекуцию. На деревянном столбе громкоговорителя висело в петле мёртвое тело. Это был смуглый еврей в форменной венгерской рубахе без знаков различия. Он был повешен только что, потому что по его шее из-под верёвки капала кровь.
Высокий подполковник–венгр держал речь перед стоявшей у стены дома большой группой безоружных людей с семитскими лицами – в таких же как у повешенного
Смысл этой сцены был Радецкому понятен. Венгры за какую-то провинность казнили одного из некомботантов своих рабочих батальонов. В эти батальоны на правах временно помилованных заключённых, для выполнения хозяйственных, строительных и других работ включались проживавшие в Венгрии евреи и цыгане. А румыны были, видимо, из Трансильвании. В 1940 году, по результатам Венского арбитража, Венгрия отняла у Румынии эту территорию, поэтому до 20–30% личного состава пехотных дивизий 2-й венгерской армии составляли трансильванцы.
–Это вам урок, негодяи! – вещал подполковник. – Чтоб вы знали, что своими жизнями отвечаете за жизнь мадьяр! Великий фюрер немецкого народа Адольф Гитлер был прав, когда приказал своим солдатам избавить мир от неполноценных рас – от таких, как вы! Но и наш вождь Хорти был прав, решив, что вы можете заработать себе немного жизни, если будете прилежно работать в интересах нашей армии! Помните: пока вы строите для нас окопы, колете дрова, стираете бельё, таскаете грузы, вы будете жить! Но когда вас, вместо казни, отправляли во фронтовые рабочие батальоны, никто не делал тайны из того, какая судьба вам уготована! Даже прилежно работающий еврей из рабочих батальонов не имеет право улыбаться в тот момент, когда погибают наши воины. Как улыбался этот, когда на дороге русские убивали венгров!
Сильный порыв ветра качнул тело повешенного, и оно начало медленно покачиваться на верёвке. Стоявшие рядом с подполковником венгерские солдаты дружно заулыбались.
Наконец, речь была закончена. По приказу подполковника, рабочий батальон начал грузиться находившиеся на площади грузовики. Венгры, являвшиеся, видимо, надсмотрщиками, грубыми окриками их погоняли.
Заметив, наконец, штурмбаннфюрера, подполковник приветственно кивнул.
–Вы, кажется, тот офицер, которого послали сюда по делу упавшего самолёта? – по-немецки сказал венгр. – Я – подполковник жандармерии Сабо. Меня уведомили, что в случае необходимости, я должен вам помогать.
По лицу Сабо был видно, что он уже не думал о том, что только что по его приказу был повешен человек. Этот венгр штурмбаннфюреру решительно нравился.
Радецкий показал своё удостоверение и спросил, указывая на повешенного.
–Скажите, господин подполковник, почему в проезжавших грузовиках не только румыны, но и явные венгры были не слишком довольны тем, что здесь происходило?
–Вам показалось, – в голосе Сабо звучала искренняя убеждённость. – Венгры – настоящие воины, они не могут жалеть всех этих жалких предателей!
Радецкий одобрительно
–тогда к делу. У меня очень мало времени. Мне срочно нужно в местное подразделение СС, которое занималось поиском пропавшего самолёта.
–Отряд СС недалеко, на территории завода. Задержанные по этому делу местные тоже там. Мои люди помогали их собирать.
–Допрашивали задержанных?
–Согласно полученному распоряжению из Берлина, этот допрос может проводить только штурмбаннфюрер Радецкий.
Сабо сделал знак водителю итальянского «Фиата 508», стоявшего у дома, и тот немедленно подогнал машину к подполковнику.
Пока они ехали по неровной грунтовой дороге к возвышающимся неподалёку заводским корпусам, Сабо успел рассказать известные ему подробности происшедшего. Он утверждал, что никаких следов пакета, или пепла, если бы его успели сжечь, ни в самолете, но рядом найдено не было. У убитых вскоре диверсантов захваченных документов тоже не обнаружили. По поводу улетевшего на самолёте диверсанта подполковник сообщил, что издалека не было видно, нёс ли он портфель майора Райхеля. Но о документах что-то могут знать двое местных, которые были с русскими диверсантами, когда те напали на пост ПВО у дороги, чтобы прикрыть свой самолёт.
Через десять минут машина уже въезжала на складскую площадку химического завода. Радецкий был доволен: пока что всё происходило достаточно быстро.
Два десятка крепких молодых парней в полевой форме с чёрными петлицами сидели на площадке у стены запертого деревянного склада. На лицах эсесовцев застыло выражение скуки. Винтовки стояли перед ними в «пирамидах», сцеплённые штыками.
При виде вышедшего из машины штурмбаннфюрера, командовавший отрядом оберштурмфюрер быстро пошёл ему навстречу. Судя по лихорадочно блестевшим глазам оберштурмфюрера, дозу психостимулятора первитина он принял совсем недавно.
–Радецкий, – представился штурмбаннфюрер и показал своё удостоверение. – Где задержанные?
–Оберштурмфюрер Пиле.
По команде оберштурмфюрера эсесовцы разобрали оружие, открыли склад и начали выводить оттуда людей.
–Вот, сразу повеселели мои ребята! – сказал Пиле. – А то из-за этой истории все наши дела пришлось прервать. У нас в здание электроподстанций вроде как тюрьма, там ещё две сотни местных своей очереди дожидаются. Коммунисты, комсомольцы и всё такое. Мы здесь на жаре уже измаялись, но пока мы тех не ликвидируем, отдыха нам не видать. Эх, полежать бы на берегу, с холодным пивом!
Эсесовец мечтательно вздохнул.
–Где тела офицеров? – спросил Радецкий.
–Вон, в грузовике, под тентом. Два гроба мы для них нашли. Но жара! Мне передали, что нужно будет их отправить в Берлин – тогда тянуть не стоит.
Мертвые тела Радецкий рассматривал недолго. Убедившись, что, судя по ранам, оба офицера погибли в бою, он приказал закрыть крышки и везти тела в Харьков на аэродром, где уже был приготовлен грузовой самолёт.
Затем настала очередь задержанных. Едва Радецкий повернулся к группе людей, которых вывели из помещения склада, он внезапно почувствовал, что теряет над собой контроль. Десять мужчин со связанными сзади руками, десять женщин и десять детей стояли перед ним под дулами винтовок. Их лица выражали такой страх, такую обречённую покорность, что Радецкому захотелось немедленно начать казнь.