На домоводстве шили мы трусы,– когда училка выгнала из класса– меня за дверь, где он уже сидел– на грязном подоконнике и косо-на улицу смотрел. «Тебя за что?»-«Да ни за что. Я ей иголку в жопу-воткнула». И поехало, пошло.-«Немного грубо, но смешно». На том бы-закончить повесть краткую мою,-когда бы жизнь закончилась на этом.-В ней было много лишнего. Смотрю,-как снег своим бумажным сантиметром-пытается измерить по длине-зазор меж небом и крестом гранитным.-Сними очки и повернись ко мне-в прошедшем времени, в порядке алфавитном.
«Помню первую встречу, глаза голубые…»
Помню первую встречу, глаза голубые,подготовку и «госы» последней весны,память тащит с
собой все ужимки смешныемежду вздохом «спаси» и мольбой «сохрани».Как на пол утекало одно одеяло,как закат догорал и как с яблонь мело,как в кино «Не вечернюю» пели ромалы,от такой красоты становилось светло.Все гаданья кофейные сгущены в чашке,все слова зарифмованы с рифмою «пусть»,карты падают кверху последней рубашкой —в рай сравненьями светлый выкладывай путь.Помню лед коридорный, больничную тогу,там по кругу, по кругу, по кругу идетэстафетная палочка стафилококка,а как выйдешь – свободою горло дерет.Век глядела бы в старый колодец дворовый,где точильщик приходит утрами будить,и такою сермяжною правдой суровойпробирает от крика: «Ножи поточить!»
«По осени буду вдоль парка шагать…»
По осени буду вдоль парка шагать,где голуби, листья, камены,а, если устану, я буду глотатьпивную холодную пену.А если умру, то я буду в гробулежать одиноко и честно,и лобное место в холодном садузаймет тогда идол железный.И пусть он взметнет к золотым облакамтрубу в той последней аллее,где я подносила бутылку к губам,сказать ничего не умея.
«Предместье. Коррозией осень…»
Предместье. Коррозией осеньнакрыла строительный груз,всю технику поезд увозитв какую-то ржавую глушь.Строительный кран зависаетодин среди грязных канави долго по стройке гуляетзадумчивый, словно жираф.Как раньше на этом участкекипела рабочая жизнь,склонялись над сверлами каски,цветные салюты рвались.И только немая скотинаглядела с печалью в очахна новую эту доминув строительных гордых лесах.
«Среднеазиатской темной ночью…»
Среднеазиатской темной ночьюпо пути на озеро Балхашпосмотри на звездные отточьяи запомни сказочный пейзаж.Там, покуда чайник закипаетна чугунной газовой плите,пусть лукавый диктор загибаетоб ударном в общем-то труде.Про гектары хлопка в Казахстане —там и не валялся конь гнедой,юные валялись дарованьяна кровати рядышком одной.Вы их накормите и оденьтев казахстанский хлопок, в белый лен,разбудите в городе Чимкентепод распевы уличных ворон.Как же хорошо, глаза продравши,помолчать на фоне трескотнио великом в общем-то пейзажехлещущей по полю бороны.
«В любви ему тревожно объяснилась…»
В любви ему тревожно объясниласьи лбом уткнулась в острое плечо,но только одинокую унылостьпочувствовала сердцем горячо.Я вышла в вечер с длинными огнямиот мокрых фонарей в конце дождяи поняла, все кончено меж нами,вдоль опустевшей улицы бредя.Сырую тряпку отжимали тучи,сверчок звенел на сломанном шестке,и каждый звук мучительно трескучетакою болью отдавал в виске.
Полет
Все станции назад сосчитаны в уме,все белые слоны и кольца на березах.Вдоль теплотрассных труб, проложенных в земле,навытяжку встает знакомый перекресток.Здесь был когда-то лес, теперь здесь перевесасфальтного шоссе с домами из бетона,что поездом стоят без перемены мест,занявши круговую оборону.Здесь жили-были мы, великие числом,здесь можно отыскать бетонную траншею,где школьниками мы снесли металлолом,где смастерил сосед нам из бумаги змея.Бумажный змей летел в седые небесанад грязным пустырем и лысым косогором,над магазином
«Мясо, колбаса»,над детскою площадкой с мухомором.Когда я возвращусь, профессор всех наук,пересеку пустырь, пройдусь до старой школы —плевать, что тридцать лет все было недосугприехать в городок бездумный и веселый.Все так же хорошо летит воздушный змейс фанерным костяком и длинною веревкойв седые небеса – все выше и смелей,что достигается бессменной тренировкой.И явное опять покрыто тайной тьмы,и средь небесной ямы дух перехватило.И воскресаем мы, ребята с магалы,и смешанный тот лес встает, как из могилы.И смешанный тот лес – живая пантомима —навстречу машет нам обрывками листвы.
«Душа моя, пойдем со мной…»
Памяти В.Ковенацкого
Душа моя, пойдем со мнойтуда, где воздух заплеснелыйтак упоителен веснойв апреле за метелью белой.Когда мы жили на землев краю воскресных огородов,бродили там навеселесреди таких же сумасбродов.Зима была нам недлинна,снег отходил уже в апреле,и коротка была весна,пора туманного похмалья.Навоз и сено в три скирдытам у рачитого соседа,попьешь колодезной воды,гуляй, каникульное лето.Однажды забрела я в дом,в котором жил забавный жительна пару со своим котом.Опишем странную обитель:стол, стул, кровать возле окнас горбатым согнутым торшером,горящим среди бела дняспиной к затянутым портьерам.Из серых досок книжный шкафв углу казался грубоватым.Хозяин подал чай из трав,обвел всю обстановку взглядом:«Второго стула в доме нет!» —сказал и сел на край кровати,достал коробку сигарет,мурчащего кота погладил.Мы пили с ним из кружек чайс какой-то лабудою дикой,и тут как будто невзначайон с полки снял смешную книгу.Машинописные листыв зеленом твердом переплете.Он посмотрел из темноты:«Ну вот, – сказал, – потом прочтете.»Мы говорили о делахи о природе говорили,о летнем поле в ковылях,его животворящей силе.Обычный легкий разговорлетал в той комнате приятно.Я вышла в сумерках во двор,брела дорогою обратно.Та книжица на сто страницстихов – как это оказалось —поведала про много лици в тот же вечер прочиталась.Стихов в ней нету проходных,в ней отразилась вся эпохав веселых строчках озорных,скупых от выдоха до вдоха.Средь современников чужак,вот так и должен жить писатель,бродить в некошеных полях,веселый травник, собирательлюдей, пейзажей, света, тьмы,росы на башмаках и пыли —всего, чем жили в мире мы,когда на этом свете жили.
«Человек в процессе переучки…»
Человек в процессе переучкисмотрит телевизор черно-белый,он уверен, как собака в случке,в счастье без конца и без предела.У него работа и зарплата,отпуск в виде южного курорта,в белом телевизоре – эстрада,в черном телевизоре – погода.Он не рвет, не мечет свиньям бисер,женщина сошьет ему одеждус помощью машинки типа «Зингер»,пиджака с халатом вперемежку.Жертву домостроя и горячек,он ее сажает на колени,он ее не бросит, пусть не плачето российских женщин положенье.
«Я из таких-сяких окраин…»
Я из таких-сяких окраин,где каждый сам в себя запаянот молодых своих волос,от духа луковых хинкали,от навороченной морали —всей этой жизни под откос.Там человек выходит утромс таким спросонья взглядом мутным,как будто вышел в неглиже.Он блудным сыном век скитался,он чем-то у чужих питался,ловил мотор на вираже.Куда идет он в снежных мошкахпо холодку на тонких ножках,когда зима, как молоко.Куда идет с утра мужчина?Не спрашивай его причины,так просто пожалей его.
