Город отражений
Шрифт:
Сделав паузу и отпив воды из стоящего на столе стакана, следователь продолжил:
— Но вы — компашка та еще. Да и преступление у вас, скажем так, интересное. Не какая-то там бытовуха. Вот и приглянулись вы продюсеру шоу «Час с Фемидой». Слышали о такой? Короче, ждет вас, дорогие мои, полноценный суд. В эфире Высшего канала.
С этими словами он указал рукой на стену за своей спиной. Обратив по крайней мере мое внимание на еще одну местную странность. То место, где, как я привык считать, в моем родном мире обычно висит портрет главы государства, по крайней мере в кабинете данного конкретного следователя занимал…
Наверное, я мог подумать, что это реклама какого-нибудь фильма, не объясни следователь, что к чему.
Потом еще была поездка в телецентр, собеседование с продюсером. Телекомпания, увидевшая в нас потенциальных, даром, что одноразовых, звезд, еще и на вкусный обед расщедрилась. А те три дня, что оставались до эфира с нашим участием, нас вообще переселили из камеры в гостиницу. Хоть и под охраной жандармов.
В беседе с нами продюсер советовал каждому вести себя в соответствии с наиболее подходящей ролью. Мне, например, надлежало изображать громилу и буяна, этакого монстра в человеческом обличии. Наталью Девяткину продюсер видел роковой красоткой, Аль-Хашима — старым дураком, несущим вздор. Наконец, инвалиду Ливневу предписывалось давить на жалость, изображать такого неудачника да интеллигентного хлюпика, коего все обижали. А он вот хотя бы одному, но отомстил.
Впрочем, рекомендации обязательными к выполнению не были. И потому предложенной роли по факту придерживался лишь Аль-Хашим. Да и то лишь с точки зрения среднестатистического зрителя «Часа с Фемидой».
После рекламной паузы для телезрителей и просто возможности перевести дух для ведущего и участников, шоу должно было продолжаться. И оно продолжилось.
Пришли вести с эсэмэсочного фронта. Причем неутешительные. Телезрители в большинстве своем не захотели растягивать процесс над нами еще хотя бы на один выпуск. И потому предложение пригласить дополнительного свидетеля их не прельстило. Особенно в свете того, что свидетелем этим должен был стать «викинг» из Дома Прозрения.
Но и то было еще полбеды. Вдобавок Якуб-Макалов нашел, чем уесть Аль-Хашима и Эдну.
У старика-алхимика он просто, с самым невинным видом поинтересовался, кем же тот себя считает. Аль-Хашим ответил — искренне и правдиво, как мог. Подвоха при всех своих недюжинных мозгах почему-то не заметив. И вызвал тем уже не вой, но рев участников массовки из зрительного зала. А также улыбку, достойную Чеширского Кота или, как вариант, актера Эдди Мерфи, у ведущего.
— Снова хотелось бы услышать нашего эксперта в области психиатрии, — обратился Якуб-Макалов к доктору Нариманову, — Никита Осипович, что скажете? Подтверждают ли слова уважаемого господина Михбаева ранее поставленный ему диагноз?
— Не вполне компетентен… м-м-м, чтобы подтверждать или опровергать диагноз… м-м-м, основываясь лишь на словах пациента, — отозвался в ответ Нариманов, — тем не менее, как профессионал, должен отметить и еще раз повторить. Ленур Михбаев… м-м-м, Ленуру Михбаеву совершенно
— И соответственно… — бросил эту короткую фразу как ком грязи в злую собаку, так же провоцируя, ведущий.
Никита же Осипович и рад был стараться:
— И соответственно, те люди, которые попытались помешать уходу за пациентом Михбаевым… м-м-м… да. Эти люди могли обречь на гибель этого пациента, выпустив его, совершенно беспомощного, как сами они, наверное, считают, на свободу.
В гуле зрительного теперь можно было различить отдельные выкрики, даже содержащие слова. Причем вряд ли это была массовка — орали с чувством, совершенно искренне. Вот только… ох и не обнадеживали эти крики и слова. «Виновны! — услышал я разрозненные реплики, — расстрелять уродов! Пусть валят вон из города!»
Хотя стоп! Как раз свалить из этого города и из мирка вообще я был бы только рад. И если ждет нас именно этот приговор, то запираться ни к чему. И лучше, легче и с меньшим уроном для нервных клеток предать себя в руки правосудия.
Только вот… кто бы еще знал, какое именно наказание и по какому критерию могут нам присудить.
С Эдной Якуб-Макалову пришлось немного повозиться. Но то ли таланта ведущему было не занимать, то ли подсказчики, невидимые, зато всеведущие, помогли подобрать ключик к ее душе.
А начал Якуб-Макалов с комплиментов. Отметил как бы между делом, что подсудимая еще молода и, вдобавок, недурна собой. Напомнил, что у Девяткиной хорошая работа, обеспечивающая приличный заработок. Благодаря чему, в частности, она ездит на красивой удобной машине. Да и возможность карьерного роста наверняка имеется — в конце концов, чем черт не шутит.
Эдна-Наталья слушала эти сочащиеся патокой речи рассеянно, вполуха. И тем более в результате оказалась ошеломлена претензией, перешел к которой ведущий резко, без присловий и каких-либо других промежуточных стадий.
— При задержании у вас изъяли ножи, которые вы зачем-то возили с собой, рассовав по карманам, — проговорил Якуб-Макалов, — не собирались же вы… ну, скажем, резать хлеб или чистить картошку хотя бы в той ночной поездке. Трудно поверить — особенно притом, что ничего съедобного в вашей машине не обнаружилось. Да и сами ножи не слишком удобны для резки, зато в умелых руках даже они способны быть неплохим оружием. Так с какой же целью они вам потребовались?
Я еще подумал, как много будет зависеть от того, кто именно будет на этот вопрос отвечать. Кто — из тех двоих личностей, занимавших тело Натальи Девяткиной.
Собственно, Наталья, как думалось мне, могла стать в тупик. И попытаться выйти из него излюбленным бабским способом — то есть, ударившись в слезы. Чай, зрители бы оценили… по крайней мере, некоторые из них. Тогда как от Эдны я почему-то ждал больше наглости, изворотливости. «Нет, уважаемый ведущий, вы плохо о нас думаете, — могла, наверное, ответить она, — мы собирались на пикник с шашлыками или барбекю. Так надо же чем-то мясо резать. А то, что не взяли с собой, не смотрите. Собирались добыть на месте. Для чего и прихватили охотничье ружье. Что? Почему именно ночью? А разве закон это запрещает?..»