Город призраков
Шрифт:
Чем этот понурый субъект мог оказаться опасным, брат Рамена не понимал. Как, впрочем, и сегодняшняя жертва — хилый малолетний книжник, живущий в одном доме с марателем бумаги. Этот вообще казался неспособным раздавить даже муху. Стихоплет хренов...
Было еще несколько людей, которых необходимо устранить. Никогда не мечтавший о ремесле киллера Рамена-нулла спокойно и с прохладцей воспринял указания Ворона. Теперь временами ему вообще казалось, что пестрая смесь эмоций, что бывают у каждого человека, вдруг обретает строй и порядок, словно стягивается в один ровный жгут, в одно мощное всеохватывающее чувство — чувство преданности Ворону. А все
Поэтому, когда долговязый, нескладный силуэт появился в проеме арки, Рамена ни на секунду не задумался о том, что собирается совершить. Надо признать, что Просвященный Ангелайя со всеми его психотропными примбамбасами и думать не мог о такой степени послушания.
Раменова астеничная жертва волокла две массивные двадцатилитровые канистры, и волокла явно из последних сил. Парень что-то цедил себе под нос, и на всю арку было слышно его затрудненное дыхание. Когда водонос поравнялся со слугой Ворона, тот тихонько шепнул:
— Постой...
Канистры выпали из рук приговоренного и звучно грянулись оземь. Силуэт жертвы ясно был виден на фоне светлого проема арки. Парень попятился — неужели что-то заподозрил?
— Вам чего? — спросил он, но голос его не дрожал, скорее в нем слышалось раздражение и досада.
Рамена сделал несколько шагов к своей замершей дичи, на ходу извлекая из внутреннего кармана куртки нож. Хороший, длинный нож-финка из прочной стали. Он выскользнул из ткани с неприятным металлическим шорохом. Пацан заметил — может быть, блик от угасавшего солнышка пал на лезвие? Он отшатнулся, закрываясь руками, и даже сделал несколько шагов назад — почти попытка убежать, но слуга Ворона был уже рядом и занес нож резким механическим движением. Бить будет в живот — а потом перерезать горло для надежности. Нож пошел вниз, со свистящим шепотом разрезая воздух на две равные невидимые половины.
Похожий свист раздался где-то позади жертвы, а потом арку затопило целое море слепящего голубого света. Он ударил в глаза, и это было так неожиданно, что Рамена судорожно дернул рукой с зажатым ножом и ткнул острием в бетонную стену арки как раз у левой руки парня.
А тот не медлил — вот он — стоит, а секунду спустя уже бежит прочь, бросив свои драгоценные канистры. Бежит, припадая на обе ноги, но резво — так резво, что за ним не угнаться.
Со стороны улицы в арку заехала машина. Слишком быстро, так, что водителю пришлось резко затормозить, чтобы не сбить две человеческие фигуры. А жертва бежит к машине, огибает ее и скрывается за поворотом, явно направляясь в сторону Школьной улицы, на которой все еще полно народу. Рамена застонал от досады и несколько раз яростно ткнул финкой в бетон, оставляя на стене глубокие царапины.
Дверь машины, девятки с тонированными стеклами, резко открылась, выпустив на волю звуки гремящей танцевальной музыки, и массивный быковатый силуэт не замедлил проорать:
— Ну ты че, блин! Стоять долго будешь?!
Брат Рамена поспешно спрятал финку в карман и, повернувшись, зашагал прочь, во двор. Кроме арки, к дому вело еще несколько путей, и, без всяких сомнений, беглец уже воспользовался одним из них, ускользнув от собственной смерти. Позади громко взревел двигатель, взвизгнули шины, а чуть позже последовал грохот, когда авто врезалось в незамеченные у стены канистры. Но Рамена-нулла даже не вздрогнул. Мозг его напряженно работал, но ничего нового измыслить уже не мог. Тщательно продуманный план сорвался из-за тупорылого
Проверка двух оставшихся проходов во двор только подтвердила Раменовы мысли — ни следа его жертвы.
— Но я же не профессионал, — произнес Рамена-нулла вполне трезвомыслящим голосом, — он должен это понимать!
Вот только в душе его не было трезвомыслия, а бился лишь там лишь тупой страх да кислое чувство вины. И почему-то ему все сильнее казалось:
Ворон не поймет!
15
Это было нереально! Больше того, это было совершенно неестественно в условиях нынешнего времени, которое не прощает ошибок. Ты зарвался? Ты сделал что-то непоправимое? Что ж, на том свете обдумаешь.
Ну, или в банкротстве, что ныне для Мартикова было синонимом того света. Бывший старший экономист остановился на пологих каменных ступеньках — летнее, наливающееся жаром солнце било ему в глаза и играло тысячами зайчиков на выщербленном камне. Сбоку массивный древний вяз весело шелестел пыльными, поблекшими до салатового цвета листьями.
Позади Павла Константиновича отвесным утесом высился выполненный в древнеримском стиле фронтон здания городского суда. Мощные круглые колонны придавали зданию внушительный вид. Фрески под самой крышей были выполнены в стиле соцреализма и идеально вписывались в картину. Над крышей ослепительным темно-синим шатром раскинулось безоблачное летнее небо. Изредка его перечеркивала белесая стрела реактивного самолета, да черными росчерками сновали ласточки — совсем низко над землей. Знать — быть дождю.
А Мартиков все стоял и смотрел на проходящих внизу людей, на проезжающие автомобили, на эту насыщенную и бестолковую вольную жизнь, к которой он и не надеялся вернуться. Но факт есть факт — стоящий на верхних ступеньках человек в легкой летней одежде был совершенно свободен.
Он до сих пор в это не верил.
Срок и Долг — уродливые мартышки — слезли с его шеи, а вернее, их насильно стащили вниз и били о твердую землю до полного их издыхания. Правосудие дало сбой. Ревизорам было не за что зацепиться. Да и не было их, ревизоров. Все до единого они покинули эту скорбную юдоль. И иначе как волшебством этого объяснить было нельзя.
Тогда на реке, он сидел, терзаясь тяжкими думами, и кто-то положил ему руку на плечо — мягко, но когда он попытался обернуться, его без усилий вернули обратно. Странно, но Мартикову почему-то показалось, что на руке больше пальцев, чем должно быть у человека. Шесть, а может, даже и семь, и чужая конечность напоминала теплого многолапого паука, устроившегося на плече у сидящего в думах человека. Его тогда передернуло, и он снова попытался обернуться.
— Не стоит... — сказал голос у него над ухом, низкий и без особых интонаций, вот только у Мартикова от звука этого голоса по коже поползли мурашки.
Не показалось ли ему, пусть всего лишь на один миг, что стоящий позади ему знаком? Смутно и неясно, как какой-нибудь дальний родственник, которого ты видел в раннем детстве? А, может быть, даже как ближний, как брат, с которым тебя надолго разлучили. Или еще ближе?
«Не придуривайся, Мартиков, — сказал сам себе бывший служащий «Паритета». — Ты прекрасно понял, на кого похож обладатель этого голоса. Взгляни правде в лицо — тебе ведь показалось, что это твоя вторая, злая, половина очутилась на том пустынном берегу. В тот момент ты почти поверил в это, так?»