Город смерти
Шрифт:
— Надо молока купить, — вспомнила она и передала Леночку бабушке, — в торце этого дома магазин. Сейчас обойдем…
У магазина толпились военные, курили и нервно сплевывали. Осколки стекол усеивали асфальт. Магазина больше не было — разграбили. Вот о чем Витя говорил! Это что ж теперь… Это все яровые погибли! Урожай картошки, и свеклы, и… А запасы-то подходят к концу. Кто-то сообразил раньше и ограбил магазин.
— Метро не работает, — сообщила мама. — Придется добираться пешком.
У обочины что-то хлюпнуло — Ника вздрогнула. Птица, когда-то бывшая голубем,
Появился первый прохожий — осанистый старик, кутающийся в черный плащ. Прошлепал мимо, посмотрел на Леночку с сочувствием. Словно угадав его мысли, девочка расплакалась, вцепилась ручонками в бабушкино пальто.
Возле аптеки было людно: только по улице змеилась очередь человек в сто. При входе дежурили двое автоматчиков в камуфляжной форме. Вот почему Витя не вернулся — у него много работы. Люди в панике, их нужно успокоить и направить, иначе начнутся массовые беспорядки.
У поликлиники тоже толпились, бранились, кричали, сидели на ступеньках и тротуаре, жалобно плакал ребенок. Ника закрыла глаза, и память нарисовала несчастную птицу, пытавшуюся взлететь. Мама остановилась, глубоко вдохнула и вернула Леночку Нике.
— Извини, что-то голова кружится, и тошнит.
— Зачем ты по дождю ходила! — закричала Ника.
— Ничего страшного, это нервы. Всю ночь не спала… и Светочка. — Она снова схватилась за сердце.
Ника поставила Леночку, удержала мать. Девочка тотчас принялась бить ногой по луже.
— Потерпи, еще пара километров осталась… Лена, стой! А ну иди сюда!
Дома мама сразу же побежала в туалет, а Ника в растерянности остановилась посреди просторной комнаты со стенами трехметровой высоты. Массивные шкафы, деревянные кресла, дубовый стол, накрытый белой скатертью. Подсохшая земляника в вазочке. Полки, заваленные книгами вперемешку с емкостями, где хранилась побитая жуками гречка, рис и манная крупа.
— Видишь, как пригодилось, — проговорила подоспевшая мама, — и блокадная школа пригодилась.
Когда началась Великая Отечественная, маме было двенадцать, и жила она в Ленинграде. Голод, безнадега, разруха… она так боялась повторения, что запасала крупы на черный день. Заводились черви, но стратегический запас все равно приумножался.
Ника стянула норковую шапку, а шубу снимать не спешила: изо рта валил пар. Леночка побежала по комнате, поскользнулась на паркете.
— Идем в кухню. Там газ, погреемся, — предложила мама.
Горела конфорка, шумел чайник, Леночка охотилась за жирным черно-белым котом, забившимся под стол.
— Скоро еда будет дороже денег, уж поверь мне. Смотри, какая ты богатая! — Мама распахнула дверцу шкафа. — Здесь мука. Мешок сахара — на балконе. Гречка, манка, рис, горох, фасоль — на полочках, там же соль. На год должно хватить, если экономить.
— Как думаешь, — говорила Ника, разомлевшая от тепла и горячего чая. — Виктор сегодня придет?
— Вряд ли. Занят он. Не волнуйся ты так! Доча! Ну, что ты… Ну, только не плачь!
— Я
— Что ты такое говоришь! Успокойся! Сама же сказала, что он предупредил. Жди.
Ника смахнула слезы и вымученно улыбнулась.
Утром у мамы пошла носом кровь и воспалились глаза. Ника понимала, что это — лучевая болезнь, но гнала мысли. Мама простудилась. Все пройдет. Все будет хорошо. Когда у мамы начался кровавый понос, Ника метнулась к телефону, чтобы вызвать «Скорую», поднесла трубку к уху и швырнула ее о стену.
— Тебе к врачу надо! Немедленно! Я тебя отведу.
Мама выглядела спокойной, более того — решительной.
— Сама доберусь, у тебя ребенок. Видела, какие там очереди?!
— В таком состоянии — не пущу!
Ника накинула шубу, едва справилась с пуговицами, принялась одевать упирающуюся Леночку. Мама села, вздохнула.
— Нам придется стоять до вечера. Возможно, на холоде, возможно, сегодня я вообще никуда не попаду. Что будет с Леной?
— Мама! — воскликнула Ника, бросилась к ней. — Только живи, пожалуйста! Ты все, что у меня есть! Никогда себе не прощу!
— Возьми себя в руки! — в ней проснулась прежняя властная натура. — Подтяни сопли. У тебя ребенок. Думай о ней. Мне шестьдесят, я свое отжила. Сиди тут и жди. Мозгами пошевели, дура!
Ника судорожно всхлипнула и отвернулась к стене. Промыв глаза, мама оделась и ушла.
Ждать.
Ждать, когда мама вернется из больницы и принесет дурные вести. Ждать мужа с работы. Молча смотреть в потолок и… Почему она не верит в бога? Это так пригодилось бы, так поддержало бы! «Господи, я не верю в сказки, но пусть все это закончится! Пусть окажется дурным сном!»
Больше всего Ника боялась, что мама не вернется, но вечером, когда уже смеркалось, щелкнул замок. Мама выглядела бодрой и радостной, только синяки под глазами выдавали затаившуюся болезнь.
— Врач сказал, что это очень легкая форма, — говорила она, улыбаясь. — А еще я молока купила, — на стол стали четыре бутылки. — Завтра вскипятить не забудь. Военные продавали с машины, два часа в очереди простояла. А еще вот сахар, не помешает, и колбаса. И красное столовое вино.
Тучная немолодая женщина накрывала на стол, суетилась и делала вид, что ничего не случилось. Ника тоже притворялась, что все хорошо, но в ее душе зрела тихая истерика.
Откупорив пробку, мама плеснула вино в бокал — промазала, так сильно дрожали руки. Со второго раза попала.
— За то, что война не развернулась дальше, — сказала она радостно, а послышалось отчаянное: «Господи, спаси нас всех и сохрани».
Уложив Леночку и маму, Ника обосновалась в кухне с книжкой и свечкой. Но читать не получалось: каждый звук заставлял напрягаться, прислушиваться. Затопали ноги в подъезде. Витя! Нет, шаги все выше, выше… Ждать. Зарычал мотор, скользнул по стене свет фар — Ника бросилась к окну, всмотрелась в черноту: нет, машина проехала мимо, увозя надежду. Так и заснула Ника — сидя, уткнувшись в сложенные руки.