Город солнца
Шрифт:
— Не нравится мне все это.
— Мне тоже, Фрэнк.
— Знаешь, любому терпению рано или поздно приходит конец.
— Не пойму, о чем ты говоришь — о деле, нашей поездке или жизни в целом.
— Да я и сам не знаю. Они невесело рассмеялись.
— Слушай, этот Виктор что-то скрывает, — сказал Пол, глядя на сыщика поверх стакана.
— Они все тут что-то знают.
Пол понял, что сейчас ему был преподан урок, основанный на многолетнем опыте. Они еще выпили. Бер сидел с отсутствующим видом.
У стойки толпились мужчины в грязных драных футболках. Длинные нечесаные волосы выбивались из-под бейсболок и соломенных шляп. Под ногтями чернела грязь. Они выпили, поговорили между собой и вышли из бара.
Бер заказал еще один кувшин текилы. Пол, опьяневший от спиртного и усталости, забывший на время о
Бер опустошил свой стакан и, поставив на стол, полез за бумажником. Чтобы добраться до фотографии Тима, ему пришлось вынуть несколько кредитных и визитных карточек. Он держал ее подальше. Слишком тяжело было бы видеть ее каждый день. Тим, такой красивый, стоял в синем свитере и голубой рубашке, неестественно опираясь рукой на бутафорскую ограду, как его попросил сделать школьный фотограф. Бер долго смотрел на фотографию, затем протянул ее Полу.
— Это Тим. В первом классе. Я как сейчас помню этот день, хотя времени прошло больше, чем ему было лет. — Бер плеснул себе еще текилы. — В тот день Линда особенно тщательно собирала его в школу, даже прическу сделала. Их класс фотографировали утром, в полдесятого, и это было очень хорошо, потому что уже к обеду его рубашка была бы грязной и торчала из джинсов, свитер смят и давно засунут в рюкзак, а волосы торчали бы во все стороны. Домой он возвращался всегда именно в таком виде, мог и одежду порвать. Линда каждый день наказывала ему вести себя хорошо, но как об стенку горох. А в тот день, когда их фотографировали, она напомнила ему об этом минимум два раза, и, возможно, именно поэтому он здесь так прилично выглядит.
Пол улыбнулся и вернул фото Фрэнку, а тот положил его на стол между ними, решив пока не возвращать своего сына в склеп бумажника.
— Ты никогда не рассказывал, как он погиб, — сказал Пол.
Бер выпрямился и заговорил ровным голосом:
— Я отдежурил в ночную смену и днем отсыпался. Тогда после смены мы пошли в бар «У докера». Все полицейские туда ходили. Они как раз открылись, ну мы и выпили по несколько стаканчиков. Я работал сверхурочно — наверное, это все вместе и сказалось.
Бер знал, что рассказ его звучит так, как будто он выступает свидетелем в суде или же дает показания под присягой, излагая голые факты, но по-другому он не мог.
— В тот день я пришел домой, не чувствуя особой усталости, и сел смотреть спортивные новости, — продолжил сыщик. — Там же, на диване, я и уснул. Проснулся от звука выстрела, и когда добежал до спальни, кровь была уже повсюду. — Фрэнк помолчал — воспоминания воткнулись ему в сердце, как ржавый нож. С горечью он продолжил: — Однажды я спрятал оружие не так тщательно, как всегда, — сейф был не заперт, и сын видел много раз, как я его открываю, и легко справился с этим. — Бер потянулся за стаканом. Оба заметили, как дрожит его рука, и сыщик поспешно убрал ее под стол. — Три недели он был в коме, а потом умер. Три проклятые недели.
Он задыхался, вспоминая ужасные картины.
— С этим все было бы быстро. — Он положил на стол руку, которая больше не дрожала. Под ней виднелся темный силуэт револьвера, «бульдога» сорок четвертого калибра. — Если придется применить его против кого-то или самого себя — исход только один. Это мой выход. Ну как, глупо? — Бер убрал револьвер. Текила кончилась. Он постучал пальцем по наручным часам «Омега-спидмастер» в корпусе из нержавеющей стали. — Вот он — итог моей семейной жизни. Жена подарила их мне на пятую годовщину свадьбы. Все, что у меня осталось. — Взгляд его стал совершенно безумным, он это чувствовал и понимал, что и Пол это видит.
— Эх, Фрэнк…
— Я здорово напился. — Сыщик встал из-за стола.
Ночь была непроглядной. Уличные фонари в городе либо разбиты, либо давно выключились, улицы темны и пустынны. Пол с Бером шли к отелю на автопилоте: сворачивали на одну улицу, смотрели, куда попали, возвращались
Оторвав побелевшие от напряжения пальцы от ограды, Бер захохотал. Затем к нему присоединился и Пол. Смех накатывал на них волнами. Они фыркали и подвывали, согнувшись и схватившись за животы. Постепенно мужчины успокоились и пошли к гостинице, где их ждал черный сон без сновидений.
ГЛАВА 33
Дон Рамон Понсетерра обедал один на веранде под черепичной крышей под аккомпанемент тихого журчания маленького фонтана и райское щебетание птиц. Креветки были отборные. Он неспешно отправлял вилкой в рот кусочки манго и печально смотрел на старческие пигментные пятна на своих руках. Осенью ему исполнится семьдесят. Его одногодки давно потолстели, полысели, ведя малоподвижный образ жизни, он же все еще был строен, подтянут, энергичен, с шапкой серебристых волос. И только эти проклятые пятна на руках, которые сливались в сплошной коричневый рисунок, похожий на брюшко речной форели, напоминали ему о возрасте. Их вид раздражал его, вызывал в воображении картины темных лабиринтов небытия, которое ожидает его, если немедленно не примет меры.
Как бизнесмен он завязывал бесчисленные знакомства с землевладельцами, торговцами, промышленниками, скотоводами, и все они считали Понсетерру таким же предпринимателем, как и они. И пока он не разменял пятый десяток, это полностью соответствовало действительности. Он был человеком обеспеченным, безупречно вежливым, всегда безукоризненно одетым. У него подрастали сын и дочери. Понсетерра владел землей, жертвовал церкви и спонсировал местные праздники-фиесты.
Но неожиданно для него самого с ним случилась перемена, наступило его «пробуждение». Оно совпало с его желанием перечитать классику. В трудах Сократа он наткнулся на концепцию «царя-философа». И хотя этот термин был не совсем приемлем для такого скромного человека, как он, дон Рамон осознал его истинность. Он сделал для себя вывод, что отдельно взятый человек может прожить жизнь в соответствии с заповедями высшего порядка, даже если все остальное вырождающееся общество не в состоянии их постичь. И вот теперь мало кто из окружающих знал или хотя бы догадывался о том, как ему удалось столь хорошо сохраниться. Эта тайна направила его размышления к мыслям о рубайо. [29]
29
Белокурый (исп.).
За эти годы он повидал немало «жеребят». Сейчас всех этих мальчиков и не вспомнишь. Для большинства из них кратковременность пребывания у Понсетерры и неизбежное ухудшение здоровья делали невозможными длительные отношения. Это удручало. И все же были три мальчика, которые сыграли немаловажную роль в его жизни. Один прожил у него несколько недель, второй — уже месяцы, а третий — годы. Только эти трое могли стать его настоящими последователями. Еще в Древней Греции интеллектуальное общение между учеными мужами и их молодыми учениками и физическая составляющая этих отношений были сильнее любых других уз. И хотя многие мужчины заблуждаются, думая, что женщины, рожая от них детей, прокладывают им путь в бессмертие, у дона Рамона было собственное мнение на этот счет — жизненные силы он черпал у своих воспитанников.