Город в осенних звездах
Шрифт:
За окнами день медленно растворялся в долгих сумерках цвета цветочной пыльцы. Тени стали громадными, мутно-прозрачными, словно текстура материи мира развернулась вовне, потертая и изношенная, легкая и иллюзорная, точно дым на ветру. Краски цветов и листвы стали гуще, темнее; белые стены комнаты как будто подернулись розовым маревом. Никогда в жизни не наблюдал я такого заката. Ни один закат в моей жизни не длился так долго. Я едва ли был в силах передвигаться, но все же поднялся с роскошного нашего ложа и подошел к окну. Сам свет, казалось, заключал в себе качества древних пергаментов, пламени сальных свечей-свет устойчивый и рассеянный одновременно. А когда я подставил руку под этот свет, он как будто осел на коже золотой пылью, которая
– Какой замечательный вечер, мечтательный, сонный,-сказал я Либуссе, но она все еще погружена была в раздумья о вышнем предназначении и судьбоносных замыслах.-Сколько таких вечеров может быть в одной жизни, даже здесь, в Майренбурге?
По некоей непостижимой причине, вопрос мой, кажется, позабавил ее настолько, что она позабыла даже о мечтаниях своих и улыбнулась мне, непосредственно, искренне. Она попросила подать ей воды и,- пусть даже вскользь,-проявила все-таки некоторый интерес к бледнеющему свету дня.
– Наслаждайся, маленький мой фон Бек. Наслаждайся, ведь это- единственный из майренбургских закатов, который тебе доведется узреть!
– Что?!-я улыбался ей простодушно, хотя мне и было совсем не до смеха.-Стало быть, мне суждено умереть? Уж не в том ли мое высочайшее предназначение-пасть жертвою на алхимическом алтаре?
Тело ее купалось в последних теплых лучах.
– В поиске, что подобен нашему, жизнь человека всегда подвергается риску. Но я улыбаюсь не потому. Это же город в Осенних Звездах. И он будет таким-Городом в Звездах-не важно, что происходит при этом в другом нашем мире. Времена года его и сезоны предсказаны могут быть с точностью до минуты. То, что ты наблюдаешь, Манфред, не конец дивного летнего дня. Это кончается целое лето. Смотри.
Листва, еще час назад-изумрудно зеленая, буквально на глазах становилась красновато-коричневой.
– Себастократор уже шевелится во сне,-продолжала она.-Через восемь часов он проснется, готовый возобновить свое царствование. Он правит ночью-только ночью. Он уже скоро воссядет на троне и будет царить до окончания года. У этих Осенних Звезд есть особое свойство: они затеняют друг друга в чередующихся затмениях, что и создает сей феномен, долгую ночь Майренбурга. Если отъехать от города миль, скажем, на пятьдесят, даже меньше, то там опять будет день и ночь, утро, полдень и вечер... все, как мы привыкли. Но это -Миттельмарх, где происходит много чего необычного, и всю долгую осень и зиму Майренбург освещен только сиянием умирающих этих звезд, изливающих свет свой сквозь миллионы миль пространства.
– Но это же не согласуется ни с какой логикой.
– Тогда радуйся,-проговорила Либусса,-ибо неповиновение Природе, по крайней мере, ее превращениям и есть то, к чему мы стремимся: и ты, и я.
Золотой свет побледнел и теперь стал серебряным. Либусса встала и зажгла лампы. Все ее тело блестело капельками пота. Запрокинув голову, глядел я в небесную твердь, где полыхали звезды. Древние звезды.
– Сейчас мы примем ванну,-сказала Либусса.-Потом пообедаем. Мы будем праздновать возвращение тьмы, под сенью которой город этот становится настоящим. Мрак ночи и исконный Майренбург скоро вновь преисполнятся истинной жизни.
Чуть позже, вымывшись, надушившись и должным образом одевшись, спустились мы вниз. Еще с лестницы я расслышал ленивую речь Сент-Одрана, холодное бормотание Клостергейма, сердечный тон русского князя. Либусса взяла меня за руку. Большего я и не чаял. И только когда мы уже спустились, я вдруг сообразил, что я так и не вызвал у
За непринужденною светской беседою прошел вечер. Когда время пришло расходиться, я последовал за Либуссою к ее спальне, но она остановила меня и показала мне комнату, для меня предназначенную.
– С момента сего и до свершения Астрального Соответствия нам надлежит поберечь эту энергию. Зато потом обретем мы предельное завершение и полноту!
Смущенный, преисполненный вновь самых противоречивых стремлений, я подчинился. Я уже не прислушивался к гласу разума. Я отрекся от воли своей, чтобы стать пешкой в руках ее-марионеткой, покорной малейшему взмаху ее руки. Осознание этого изумило меня и слегка позабавило. Разоблачаясь и укладываясь на свежайшие простыни узкой моей одинокой постели, я улыбался.
А потом, засыпая, заплакал.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Аудиенция у Себастократора. О Византии и Святом Граале. Договор и замысел. Посольство к господину Реньярду. Беседа со зверем, который оплакивает Золотой Век.
То был не сон, ибо действия, каковые свершаем мы в снах, не влияют так на жизнь нашу наяву; но все-таки очень похоже на сон.
Свет, льющий с неба на этот, другой, Майренбург, был светом тысячи дряхлых солнц; древний свет, густо золотой и мутно алый, янтарный и цвета охры-свет Осенних Звезд, рассеянный в мерцающей дымке, бывшей текстурой некоей ранней вселенной, прогнившей уже и обратившейся пылью. Лучи света усталых звезд, точно обрывки сверкающих нитей, стекали с небес на город, черный мрамор под ними вспыхивал проблесками мглистой сепии и вновь тускнел, сливаясь с темным монолитом ночного неба. При необычном таком освещении весь город, казалось, движется, точно медленный океан, создавая причудливое переплетение теней, неожиданную деталь узора, так что не только здания, но и лица людей обнаруживали то и дело некий скрытый аспект, выдающий характер, который-из-за этой, может быть, неопределенной текучести-существовал только в чьем-нибудь воображении. Даже само человеческой восприятие постоянно менялось под сенью Осенних Звезд.
Тем не менее, пока ехали мы ко дворцу Себастократора в карете князя Мирослава, я не переставал удивляться тому, что город продолжает жить обычной своей жизнью: улицы запружены народом, торговцы открывают свои ларьки, детишки носятся и смеются, собаки заходятся лаем, грузовые повозки движутся слишком неторопливо для нетерпеливых возниц карет и дилижансов, завсегдатаи кофеен-купцы, преисполненные осознания собственной важности, поют свои песни успеха и самодовольства за листами утренних газет. Подмастерья и гимназисты бредут понуро по улицам, не проявляя стремления к учению; молодые дамы являют миру результаты своих стараний за два часа перед зеркалом; майренбургские щеголи прохаживаются по тротуарам с такой отработанной грацией, словно они-статисты в каком-нибудь грандиозном балете. Если б не этот свет,-тусклый свет древних звезд,-если б не черный янтарь и не обсидиан громадных зданий, можно было бы даже подумать, что мы находимся где-нибудь в Веймаре или Лейпциге. По, похоже, заметил все это лишь я один. Либусса, прислонившись ко мне, погрузилась в мечтания о великой судьбе, ей предназначенной. Сент-Одран спросил Клостергейма, знаком ли наш отставной капитан сатанинского войска с работами Д'Ольбаха.
– Был такой Альбах,-ответил ему Клостергейм.-Из Баварии.-Он попытался припомнить все, что он знал о нем.-Если я не ошибаюсь, по прозвищу Нюрембегский Мясник. Но он жил два-три столетия назад. Это который подвешивал женщин на крючьях?
– Я говорю о французском философе, сударь. Systeme de la Nature?
Но Клостергейм погрузился уже в воспоминания о днях былой своей славы, когда этот Альбах его, без сомнения, принят был в адскую рать, и Сент-Одрану пришлось даже возвысить голос, чтобы вывести собеседника своего из задумчивости: