Город в законе: Магадан, триллер
Шрифт:
— Цел? — Я помог Володьке выбраться из сугроба.
Он что-то буркнул, отряхиваясь, и заковылял за лыжей. Потом опять полез вверх.
— Есть упоение…
— Может, хватит?
— Нет, ты понимаешь, в чем тут дело! Главное, допеть фразу, и будешь уже внизу. Пока поешь — удержаться на ногах? Всего две секунды — "Есть упоение в бою и мрачной бездны на краю".
— Лучше ори "мужик что бык"! Короче и точней.
— Нет, это не то, как-то не вдохновляет.
Шут с тобой. Я расчистил площадку, собрал сушняк. Благо в русле и на островах Детрина его
— Есть упоение в бою…
— Трах-бах, — машинально отметил я.
В большой закопченный чайник натолкал снега, пристроил его на рогатину, чиркнул спичкой. Слабенький задыхающийся огонек нерешительно подрожал, лизнул бересту, сухие ветки — пых-пых-пых — прямо на глазах стал расти, раздуваться, с победным гулом- замахал дымным хвостом.
— И мрачной бездны…
— Трах-бах!
Тут до меня дошло, что песня стала куда длиннее. Я с любопытством приподнялся.
— Есть упоение в бою и мрачной бездны на кр-р-ры… ах. Чуть-чуть не устоял. Самую кручу пролетел, а на сочленение горы с берегом не среагировал.
И все-таки он допел. Лихо развернулся на вираже и подкатил к костру. Весь в снегу, с царапиной на щеке, но счастливый — как международное первенство выиграл.
— Хочешь попробовать?
— Слуха нет, — отшутился я, всей спиной вдруг почувствовав громадину склона.
…Забулькал на костре чайник. Мы долго смотрели на огонь и пили черный обжигающий чай. До тех пор пока наверху, на сопках, не зашумели лиственницы.
— Ветерок пошел, — перехватил мой встревоженный взгляд Володька, — Пурга будет.
Быстро собрались, погасили костер. Что такое мартовская пурга на Колыме — мы знали. А до жилья километров десять по целине.
Накрыло нас на полпути. Будто хлестнуло по долине, и в снегу мгновенно исчезли, пропали и небо, и земля. Ветер летел с такой силой, что казалось — ляг на него — удержит.
— Может, закопаемся, — прокричал я на ухо Володьке.
Он отрицательно мотнул головой и опять пошел впереди, пробивая сугробы.
Так продолжалось час, два… вечность.
Я устал уже проклинать себя за эту легкомысленную вылазку, за то, что поддался уговорам, что вообще связался с Володькой, как вдруг ткнулся носом прямо в его спину.
— База, — постучал он лыжной палкой по высокому деревянному забору. — Сейчас ко мне, отогреешься.
Скорее в тепло. Сбросить рюкзак, лыжи, сесть, а еще лучше бы лечь, упасть…
Жил Володька в одном из балков, щедрой пригоршнью рассыпанных по окраине нашего маленького северного городка. Вагончик, а к нему уже сам он соорудил пристройку — коридор и комнатку для себя. Был в комнатке стол, скамейка, накрытая толстым войлоком. На полу двухпудовка, на стене гитара и цветные картинки из журналов.
Пока я негнущимися пальцами расстегивал пуговицы и замки, Володька зашел в балок и вернулся с подносом, заставленным тарелками. Из ниши в стене — чем не холодильник — вытащил заиндевелую бутылку.
— Мои уже спят, — вполголоса сообщил он, — придется самим хозяйничать.
Ухала за тонкими стенками пурга.
— Прекрасно погуляли, — заключил
— Да уж!..
— Что ты, что ты! — загорячился он, — Ведь это же здорово, когда пурга, дождь, гроза. По мне хуже нет, когда погода стоит монотонная, серая, как мертвая. А тишина, туман — знаешь, как они давят. Будто гирю на шею положили и сгибают, сгибают. Любую речку переплыть можно, с любой пургой побороться. А как бороться с тем, что нельзя ухватить, а?
В чем-то я его понимал.
— Да ты, никак, поэт.
Володька замолчал, будто споткнувшись. Потом, поколебавшись, достал толстую общую тетрадь.
— Давно хотел показать, да как-то не решался. Посмотришь?
Он робел. Чувствовалось, как важен для него этот шаг и как страшно ему услышать приговор.
…Всего — кроме робости — я мог ожидать от Володьки Рудакова. Помню, как впервые появился он в нашей редакции. Я как раз расшифровывал диктофонную запись. Перебивая диктофон, рявкнул селектор:
— Зайди ко мне!
Рявканье редактора меня не напугало. Все знали, что у него неладно со слухом.
Но сейчас шеф был явно рассержен. Перед ним лежал вчерашний номер газеты, и я увидел, что мой очерк — на целую полосу — которым я втайне гордился — густо перекрещен красным.
— Ошибка? — виноватым и в то же время будничным голосом спросил я. Когда ошибка, то только так и надо. Мол, виноват, но в нашей работе без накладок не обойдешься. Так что явление нормальное.
— Вранье! — раздался молодой басок, и тут только я заметил незнакомца. В углу сидел коренастый паренек в белом подшлемнике и рабочей спецовке. — Но не по вашей вине, — заторопился он и поднялся. — Вас просто ввели в заблуждение, обманули.
Это он по наивности своей думал, что если журналист наврал потому, что его обманули, кому-то легче. Мало того, что для читателей в любом случае ты так и останешься лжецом, а для обманувших и для себя самого ты еще и дурак.
— В общем, разбирайтесь, — сказал редактор, — Потом доложишь.
— Я из этой бригады, — представился паренек, — Рудаков. А дело тут такое.
Он стал рассказывать…
Да, провели меня как мальчишку.
То, за что я хвалил бригаду, оказалось липой и элементарной припиской. На выемке грунта работал экскаватор, а показали ручной труд. Жилой дом по Советской и вправду бригада раньше срока сдала — только до сих пор там одно звено держат — недоделки устраняют.
— Ну и насчет хозрасчета, — закончил Володька. — Совсем перебор. Никто и никогда не считал, сколько мы расходуем бетона, досок, энергии. Выводят средний, а для "маяков" чуть-чуть и натягивают. Да у нас на площадке даже счетчика нет, о чем речь.
— Ваши замечания все?
— А это не мои замечания, — чуть обидевшись, сказал Володька. — Бригады.
— Ну уж, бригады. Что ж вы, о липовых нарядах только узнали? А когда в ведомости расписывались, что же не возмутились?
— …Словом, так, — заключил редактор, — пусть бригада соберется и обсудит очерк. Я с управляющим трестом договорюсь. Думаю, им самим интересно будет…