Город в законе: Магадан, триллер
Шрифт:
— Дуется, — сказал Володька. — Что квартиру не получил. А чего — так когда-нибудь нас и в Сочи завезут. А там знаешь сколько такой вагончик, да с пропиской — ого! Вот только стенки ободрали, без меня перетаскивали.
— А ты где был?
— На установочной сессии, — небрежно сказал Володька. — В Дальневосточный, на филфак поступил.
Но слова эти он произнес и поздравления мои принял как-то слишком уж ровно. Равнодушно, точнее. Что-то его мучило, и даже о стихах своих, к моему облегчению, не спросил.
Это "что-то"
На очередной сессии молодой депутат Рудаков встал и громогласно все изложил.
Возмущенный Анохин потребовал разбирательства.
Районная комиссия обвинения Рудакова не подтвердила.
Я представил себе, как оно шло, это разбирательство. Директор мясозавода от своих устных обвинений отказалась, конечно, а взять с нее письменное объяснение еще при проверке — у Володьки опыта не хватило. Наверное, Думал, что если в присутствии людей один что-то скажет, то сказанное всегда легко подтвердить. Он вообще хорошо о многом думал.
Но я уже влезать в это дело не стал, слава Богу, ученый. Да и что я мог поделать — рядовой газетчик.
А тут отпуск, командировки одна за другой — оглянуться некогда.
И то ли от переутомления, то ли от чего другого, но я вдруг надолго заболел, и сразу появилась уйма времени — читай, решай кроссворды, смотри телевизор, а надоест — спи.
И тогда-то, перебирая бумаги, наткнулся я на общую тетрадь.
Взглянул мельком. И этого было достаточно, чтобы тренированный взгляд схватил строчку:
Я сюда прихожу не просто…
Дальше уже сработало любопытство. Куда это "сюда" и почему "не просто"?
Я сюда прихожу не просто посидеть, посмотреть в ручей — здесь слезает с меня короста всяких жизненных мелочей.
Да! Я даже на обложку тетради посмотрел. Точно — В. Рудаков.
Стал читать все подряд.
"Нас нельзя упрекнуть неудачной судьбой — сами выбрали путь к высоте голубой. Ясно видим мечту — хоть глаза завяжи — высоту, высоту, этажи, этажи…" "Дом скрипел, гремел, работал. Брызги, стружки, перестук. "Не робей! — хохочет кто-то. — Подходи, закурим, друг!"
Это были стихи.
"Жизни его этап — упрямые этажи. Строил дома прораб — сам во времянке жил. Строил в жару и снег, наперекор дождям, строил прораб для всех — и не успел для себя!"
Болван, что мне стоило заглянуть тогда дальше первых страниц — тут же наверняка его ранние стихи. Ну да, вот и дата — 1970 год. Это ему лет шестнадцать было…
А вот еще: "Летят над миром чьи-то жены, стучат на стыках их вагоны… Глаза их строги и ясны. Мужья в беде — о женах сны. К ним тянутся чужие руки — стареет женщина в разлуке".
ЯЯ читал долго. Почти всю ночь. И люто завидовал. И потом, даже не пытаясь заснуть, думал. Конечно, у него недостает техники. Техника есть у меня, но так я писать никогда не буду…
Конечно же, я заторопился ему ответить. Сразу. Немедленно. Откровенно и подробно. Испортил несколько листов и остановился.
Как я ему объясню, почему больше года держал тетрадь… не читал? А если читал, то где были мои восторги раньше? Чем я оправдаюсь за то, что у него — поэта! — украл его Время.
Нет-нет, надо сначала дать подборку в газете. Тогда Володьке можно заявить, что боялся высказать свое мнение, ждал вывода редколлегии. Да он тут, после публикации, на седьмом небе от радости будет. Еще бы — сразу в областной газете, а то и в альманахе.
Я сделал эти подборки. Почистил по мелочам, отпечатал в двух экземплярах и, как только выздоровел, разнес по редакциям.
В альманахе сказали "почитаем", а в газете взяли, и вскоре в праздничной полосе вышли Володькины стихи.
И на следующий же день с первым утренним автобусом ехал я к Рудакову. В портфеле лежали свежие, еще краской пахнущие газеты.
В городке, на автобусной остановке, встретил бывшего своего соседа, лейтенанта милиции Петра Кулешова. Он был на машине.
— О, как кстати. Помоги добраться до южной окраины. У меня встреча с Рудаковым, а времени в обрез.
— С кем-с-кем встреча? — переспросил он.
— С Рудаковым. Да ты знаешь его.
Петр секунду поразмыслил и газанул. Но вырулил почему-то в другую сторону.
— Он что, уже не живет там?
— Не живет.
— Квартиру получил?
Кулешов опять как-то непонятно буркнул:
— Получил.
И тут же резко, так что я в ветровое стекло лбом въехал, остановился.
— Вылазь.
Я оцепенело сидел. Мы были у ворот кладбища.
Какая-то надежда еще догорала во мне, и я жалко, глупо, по инерции продолжал:
— Они что тут, работают?
— Нет, — философски сказал Кулешов. — Они свое отработали.
Он провел меня к могилке, без него я бы не нашел. Маленький деревянный обелиск безо всяких надписей и знаков.
— Фотография была, — вздохнул Кулешов, — Да видно, ветром сорвало.
…В маленькой тесной кухоньке Кулешова мы пили водку и он рассказывал:
— Тут вообще-то темная история: убийство — самоубийство. Жену с детьми к родным отправил, а сам "загудел". Прогулы. С работы раз приходят — закрыта дверь. Второй раз — тоже. Обратились в милицию.