Город Золотого Петушка
Шрифт:
Что-то тут происходит, но что? Игорь берет осторожно мамины пальцы и оплетает их со своими — палец за палец, замком — и крепко сжимает. Мама не отнимает своей руки и тоже, принимая игру, жмет пальцы Игоря, потом как-то совсем неожиданно, вздохнув, высвобождает свою руку и откидывается на горячий песок.
— Можешь окунуться! — говорит она. — А я полежу на солнышке.
Однако она тотчас же опять садится и долго глядит вслед папе Диме и Петровой. Они движутся очень ходко. Все время они размахивают руками. Потом бегут по приплеску — каскады
Мама Галя задумалась и не слышала, как подошел к ней отец Андриса. Он долго стоял, не решаясь нарушить ее раздумье. Но она вдруг увидела рядом его крупные ноги, подняла глаза. Каулс сказал:
— Извините. Сына ищу. Я подумал, что вы здесь с Игорем и, значит, Андрис тоже неподалеку.
— Вот они! — сказала мама Галя, указывая на ребят.
— Знаете, надо приглядывать за ним! — говорит отец Андриса. — Я всегда почему-то за него боюсь. Понимаю, что глупо. Но не могу ничего с собой сделать.
— Я понимаю вас! — тихо говорит мама Галя.
Объясняя свои ощущения, Каулс добавляет:
— Несколько лет я не видел сына. Был в немецких концлагерях. Потом попал в американские. В общем, знаете, это не легче. Рядом с нашим лагерем военнопленных союзников был лагерь военнопленных гитлеровцев. Очень странно, но им было куда свободнее! Я очень тосковал о сыне — где, думаю, он? Пока получил сведения, что он у родных, пока добрался до дома…
Он замолкает. Мама Галя чертит что-то на песке, глядит вдоль полосы прибоя. Потом она спрашивает:
— А что это за Турайдская Роза?
Каулс оживляется. Он говорит с усмешкой:
— Знаете, у нас, латышей, — мы ведь давно живем на своей земле — очень много всяких рассказов. Мы очень любим свою родину. У нее такая история, такая история… Сердце щемит, когда что-нибудь такое слушаешь, кажется, ты все готов сделать. Такая появляется сила!
— Вы поэт! — говорит мама.
— Нет, я садовник! — отвечает Каулс. — Но это такая профессия, что есть возможность много думать. Кроме того, я всегда с природой, а это такой учитель, такой учитель… Я много думаю. Профессия заставляет. Вот, например, сейчас на Взморье очень много людей отдыхает. Раньше было меньше. Были, конечно, туристы. Богатые люди. Американцы, англичане. И Рига не имела такого населения, хотя каждый мог, конечно, приехать на море. Но это были не сотни тысяч, как сейчас…
— Это плохо? — спрашивает мама Галя, уловив в голосе Каулса какие-то грустные нотки.
— Нет, неплохо! Но как-то по-другому надо. Ведь чем больше людей, тем меньше травы, меньше деревьев. Вот вы отломили одну ветку, и я отломил тоже, и другой, и третий…
Мама Галя поспешно отбрасывает ту ветку, которой она чертила какие-то знаки на песке.
Каулс серьезно говорит:
— Она уже отломлена — не приживишь!.. И чем дальше, тем больше людей будет сюда приезжать. Пусть как можно больше хороших людей приезжает сюда — посмотреть Янтарное море.
Он помолчал и добавил, глядя на маму Галю опять как-то снизу вверх, что при его большом росте получалось забавно:
— Знаете… Пусть каждый отдыхающий посадит здесь одно дерево. Только одно!.. О-о! Тогда ветер не посмеет поднять с берега ни одной песчинки, правда?
— Вы поэт! — повторяет мама Галя.
Игорь смотрит выразительно на Андриса. Ого, слыхал? Андрис, отряхиваясь от воды, как щенок — всем телом, с некоторым недоумением глядит на отца. Янис Каулс — поэт? Вот здорово!..
— Я садовник, — говорит отец Андриса. — А что касается Турайдской Розы, это надо не рассказывать, а видеть. Вот если хотите, я на днях отправлюсь в Сигулду и могу показать вам очень интересные вещи. Можно, конечно, и с экскурсией поехать. Но я не люблю, когда много народу. Там надо ходить в тишине. И думать…
— Значит, условились? — говорит мама.
— Да. Если вы хотите.
…Конечно, папа Дима опаздывает. Он вместе с Петровой быстро ест в пустой столовой свой обед и идет домой с виноватым видом. Как быстро прошло время!
Но дело не только в этом ощущении. Папа Дима поеживается, поводит плечами. Закрывает вдруг окно. По его мнению, что-то потянуло холодом. Мама Галя глядит на него проницательно и вдруг говорит:
— А ну, разденься, папа Дима!
Вся спина папы Димы пылает пожаром — она ярко-красного цвета, перемежающегося белыми пятнышками.
Сгорел-таки папа Дима! Мама прикасается к его спине легкими пальцами. Папа Дима вскрикивает, отстраняется и говорит:
— Галенька! Нет ли где-нибудь сметаны?
Мама смеется:
— Вот и наказал тебя бог, папа Дима.
Папа, сморщившись, отвечает:
— Ну, наказал! Конечно, женщин всегда надо слушаться, я это хорошо знаю. А ты, вместо того чтобы нотации читать, помогла бы человеку!
Мама Галя выливает на его спину полстакана холодной сметаны. Он опять вскрикивает, и ежится, и крякает оттого, что мама растирает сметану по спине.
— Будешь от меня убегать? — говорит мама.
— Не буду!
— Будешь на других заглядываться?
— Ой, не буду! Не буду! — вскрикивает папа.
На лице его сизоватый оттенок ожога. Он выбирает остатки сметаны пальцем и мажет лысину, лоб, щеки. Он сейчас очень смешон — со своими осторожными движениями и лоснящимся телом и лицом.
Мама смеется:
— Будешь?
— Сказал — не буду! — говорит отец и осторожно укладывается на постель.
Только сейчас он понимает, как он неосторожен, и его угнетает сознание этого и радость оттого, что наконец прекратилась эта жгучая боль, которая терзала его уже давно, но которую он терпел, чтобы не уронить себя в глазах Петровой, мамы Гали и Игоря…