Город. Сборник рассказов и повестей
Шрифт:
Джуэйн… Мохнатое лицо в морщинах, свистящий шепот. Дружелюбный, проницательный Джуэйн. Познавший вещество, из которого сотканы грезы, и вылепивший из него логику, нормы жизни и поведения. Джуэйн, для которого философия – прикладная наука, орудие, средство усовершенствовать жизнь.
Вебстер спрятал лицо в руках, борясь с нахлынувшим на него отчаянием.
Клейборн не понял его. Да и откуда ему понять, ведь он не знает, в чем дело. А хотя бы и знал… Разве он, Вебстер, сумел бы понять другого человека, не испытай он сам неодолимый ужас при
В молодости он, Джером А. Вебстер, летал на Марс и не подозревал о гнездящейся в его жилах психологической отраве. Как улетел Томас несколько месяцев назад. Но тридцать лет безмятежного бытия в логове, которое стало Вебстерам родным домом, привели к тому, что эта отрава достигла пагубной концентрации незаметно для него. Да у него просто не было случая заметить ее.
Теперь-то ясно, как это вышло, абсолютно ясно. Привычка и умственный стереотип, понятие о счастье, обусловленное определенными вещами, которые сами по себе не обладают вещественной ценностью, но твой род – пять поколений Вебстеров – сообщил им вполне конкретную, определенную ценность.
Неудивительно, что в других местах тебе неуютно, неудивительно, что тебя оторопь берет при одной мысли о чужих горизонтах.
И ничего тут не поделаешь. Разве что кто-нибудь срубит все деревья до одного, спалит дом и изменит течение рек и ручьев. Да и то еще неизвестно…
Телевизор зажужжал, Вебстер поднял голову и нажал рукой рычажок.
Кабинет озарился белым сиянием, но изображения не было. Чей-то голос сказал:
– Секретный вызов. Секретный вызов.
Вебстер отодвинул филенку в аппарате, покрутил два диска и услышал гудение тока в экранирующем устройстве.
– Есть секретность, – сказал он.
Белое сияние погасло, и по ту сторону стола возник человек, которого он видел не раз в телевизионных выпусках известий, на страницах газет. Гендерсон, председатель Всемирного комитета.
– Ко мне обратился Клейборн, – начал Гендерсон.
Вебстер молча кивнул.
– Он говорит, вы наотрез отказываетесь лететь на Марс.
– Ничего подобного, – возразил Вебстер. – Мы не договорили, когда он отключился. Я сказал ему, что не в силах лететь, но он стоял на своем, не хотел меня понять.
– Вебстер, вы должны лететь, – сказал Гендерсон. – Только вы достаточно изучили мозг марсиан и можете провести эту операцию. Если бы не такой серьезный случай, возможно, справился бы кто-нибудь другой. Но тут такое дело…
– Может быть, вы и правы, – сказал Вебстер, – но…
– Речь идет не просто о спасении жизни, – продолжал Гендерсон, – пусть даже жизни такого видного деятеля, как Джуэйн. Тут все гораздо сложнее. Джуэйн ваш друг. Вероятно, он вам говорил о своем открытии.
– Да, – подтвердил Вебстер. – Он говорил
– Эта концепция исключительно важна для нас, – объяснил Гендерсон. – Она преобразит Солнечную систему, за несколько десятков лет продвинет человечество вперед на сто тысячелетий. Речь идет о совсем новой перспективе, о новой цели, которой мы и не представляли до сих пор. Совершенно новая истина, понимаете? Которая еще никому не приходила в голову.
Вебстер стиснул руками край стола так, что суставы побелели.
– Если Джуэйн умрет, – сказал Гендерсон, – концепция умрет вместе с ним. И возможно, будет утрачена навсегда.
– Я постараюсь, – ответил Вебстер. – Постараюсь…
Глаза Гендерсона посуровели:
– Это все, что вы можете сказать?
– Да, все.
– Но помилуйте, должна же быть какая-то причина! Какое-то объяснение!
– Это уж мое дело, – сказал Вебстер.
Решительным движением он нажал выключатель.
Сидя у рабочего стола, Вебстер рассматривал свои руки. Искусные, знающие руки. Руки, которые могут спасти больного, если он их доставит на Марс. Могут спасти для человечества, для марсиан, для всей Солнечной системы идею, новую идею, которая за несколько десятков лет продвинет их вперед на сто тысячелетий.
Но руки эти скованы фобией, следствием тихой, безмятежной жизни. Регресс, по-своему пленительный и… гибельный.
Двести лет назад человек покинул многолюдные города, эти коллективные берлоги. Освободился от древних страхов и суеверий, которые заставляли людей жаться к костру, распростился с нечистью, которая вышла вместе с ним из пещер.
Но вот поди ж ты…
Опять берлога. Берлога не для тела, а для духа. Психологический родовой костер со своим световым кругом, переступить который нет сил.
Но он должен, он обязан переступить круг. Подобно тому как люди двести лет назад покинули города, так и он обязан сегодня выйти из этого дома. И не оглядываться назад.
Он должен лететь на Марс. Хотя бы сесть в ракету. Никаких «но», он обязан отправиться в путь.
Выдержит ли он полет, сможет ли провести операцию, если благополучно прибудет на место, этого он не знал. Может ли агорафобия стать причиной смерти? В острой форме, пожалуй, может…
Он протянул руку к колокольчику, но остановился. Зачем беспокоить Дженкинса? Лучше самому собрать вещи. Будет какое-то занятие, пока придет ракета.
Сняв с верхней полки стенного шкафа в спальне чемодан, он обнаружил на нем пыль. Подул, однако пыль не хотела отставать. Слишком много лет она копилась.
Пока он собирал вещи, комната спорила с ним.
«Ты не можешь уехать, – говорила она, как говорят с человеком неодушевленные предметы, с которыми его связывает давняя привычка. – Не можешь меня бросить».
«Я должен ехать, – виновато оправдывался Вебстер. – Как ты не понимаешь? Речь идет о друге, моем старом друге. Я вернусь».