Город
Шрифт:
Они шли так некоторое время, пока прямо перед ними из неоткуда, буквально из-под земли, не вырос блокпост. Там стояло несколько вооружённых охранников всё с теми же дубинками на поясе и злобными хмурыми лицами. Хотя, лица почти не удавалось разглядеть. В такой темноте большую часть деталей обстановки и интерьера приходилось додумывать.
На блокпосту их всего лишь посчитали и отправили дальше, а пока они собирались спускаться дальше в шахту, услышали разговор. Стояла мама с дочкой и, судя по всему, отец семейства, заключённый на Чернухе.
— А долго ты ещё будешь здесь работать? —
— Долго, доченька, долго, — говорил отец. — Тебе ведь бывает холодно? Бывает. А Генератор греет тебя и греет весь Город, всех дочерей Города. Чтобы он продолжал греть и оберегать вас от зимы, мне приходится работать и добывать для него топливо.
— А как же остальные отцы? — Девочка захныкала, и мама прижала её поближе к себе, успокаивая. — Не все же отцы работают здесь, а ты работаешь.
— Ты не думай об этом, ты лучше вот что, возьми вот это, батька твой сам слепил, — он передал ей в руки какую-то грубо обтёсанную фигурку.
Она рассмотрела игрушку поближе, и её глаза вдруг радостно заискрились:
— Папа! Это же Многоног, та самая машинка, которую ты мне показывал, только намного меньше. Спасибо!
— Ага, та самая, — видно было, что отец держался из последних сил. Он специально пошёл прощаться с семьёй в туннели, чтобы никто не видел как он утирает слёзы. — Не за что, доченька.
— А как ты смог сесть здесь на такой большой машине, папа? — Спросила девочка. — Многоног же такой большой!
— Эх, девочка, — проговорил охранник, не давая сказать отцу. — Сесть то здесь очень просто, а вот выйти намного сложней.
Он повернулся к матери и сказал:
— Ваше время вышло, я проведу вас до поезда, он как раз уже прибыл за вами.
И они ушли.
Отец прибился к группе новоприбывших заключённых, в которой состояли Павел и Борис, все они пошли дальше вниз. Мужчина, который только что попрощался со своей семьёй, шёл впереди всех, постоянно трогал своё лицо и показывал дорогу остальным.
Они приближались к чему-то. К чему-то такому, отчего до них долетало тугое надрывное эхо. Это было похоже на постукивания хищных мандибул, которые заглатывали пишу. Они подходили ближе к этому чему-то и звуки становились всё яснее и яснее: слышался звон рабочих кирок, стук заострённого железа о камень и угольную породу, вагонетки, наполненные и пустые, перекатывались с места на место. Среди прочих звуков послышались очень редкие голоса людей, чаще вздохи и пыхтения рабочих.
Наконец-то они добрались до места. Это был огромных размеров купол, который был сокрыт в скале. Павел никогда не видел помещения больше, чем это. Однажды он был в Москве в концертном зале, выступал со скрипкой, но это не шло ни в какое сравнение с тем, куда он попал. Под этим куполом трудились сотни людей, стуча кирками и таская уголь туда-сюда. Вся эта какофония из рабочих звуков давила на голову, словно нарочно выбивала оттуда любые мысли кроме подчинения и страха.
Сквозь неё до человеческого уха доносились лишь редкие переговоры охранников, гордо восседающих на своих постах по краям купола или же снующих вдоль рабочих, контролирующих рабочий процесс.
— Эй, вы, — раздался голос где-то
Человек сидел неподалёку, но увидеть его, как-бы Павел не старался, не представлялось возможным. Скорее всего, подумал он, это тоже определённый метод запугивания. Похож на тот, который на нём применяли, когда он был в глав. департаменте. Только там человека скрывал свет, а здесь его скрывает тьма. Голос из неоткуда словно голос Всевышнего.
— За работу! — Рявкнуло над левым ухом совсем не по Всевышнему.
Заключённые нелепо начали разбредаться кто куда, никто из рабочих не пытался оказать им помощь, а охранники первое время их и вовсе как-будто не замечали. Павел первое время следил за Борисом, но позже он слился с остальными и скрылся от его глаз. Заключённые начали сливаться с другими рабочими, брать с пола кирки, брать в руки тачки, начинали работать, сначала неуверенно, а потом всё с большим и большим запалом.
Кто-то из новоприбывших, точно как и Павел, не мог найти себе занятия, а точнее какого-нибудь рабочего инструмента, он подошёл к охраннику и попросил его дать ему инструмент:
— Извините, вы не могли бы…
Человек в чёрном достал дубинку и вдарил ему по лицу. Тот тут же упал на спину, поднимая снопы угольной пыли. Стражник размахнулся и ударил его ещё раз по голове. Его башка отбилась от дубинки и ударилась об пол точно резиновый мяч. Охранник вдарил по нему ещё несколько раз и пнул его ногой в живот.
— Встать! — Рявкнул на него человек в форме.
Парень не смог подняться сразу, его кружило и мутило. Охранник ещё раз заехал ему по голове и тот рухнул в пыль, не двигаясь. Затем человек спокойно сунул дубинку за пояс и пошёл дальше следить за работой заключённых.
Павел понял, что ему срочно нужна кирка. Он почувствовал себя ужасно неловко без дела, ощутил себя страшно грязным и неприятным даже самому себе. Ему срочно нужно работать.
Музыкант шнырял между рабочих людей, мешался им и попадал под руку, но в конце концов обнаружил то, что искал. Кирка лежала прямо на земле, правда, её держал кто-то неизвестный.
Паша подошёл ближе, потрогал человека. Он был мёртв. Тогда Павел потянул его за волосы, поднимая его голову кверху, чтобы взглянуть на лицо — нет, это не его отец.
Скрипач, хоть и не без труда, но вырвал из окоченевших мёртвых рук орудие, примерился к нему и взялся поудобнее. Затем он прошёлся вдоль стен, нашёл породу поприличнее, размахнулся и ударил. Павел рубанул по ней ещё раз и ещё, начал даже привыкать. Единственное, к чему он не мог привыкнуть, так это к охранникам. Они прохаживались вдоль заключённых и даже если те полностью отдавали себя работе, всё равно стегали их кнутами. Просто так, для профилактики.