Городок
Шрифт:
— Гриша,— повторила она совсем тихо, поглаживая его плечо, прикасаясь к нему щекой, лицом,— Гриша, скажи мне, как ты решил? Как мы будем дальше жить?
И он затих, покорился ее ласке.
— Сам не знаю.
— Давай уедем!
— Куда?
— Какая же разница. Ты ведь не можешь рушить свой собственный дом?
— Другие разрушат.
— Другие пускай. Не ты... Только не ты!
— Почему?
— Не понимаешь почему?
Они стояли у окна. В темном проеме улицы светились окна. Вор-городок продолжал жить, вернее же, как
Но если даже Тамара Ивановна не знала ничего, она как женщина, данным ей шестым чувством, понимала, почти слышала это.
— Посмотри на меня,— шепотом приказала она.— Вот так. А теперь слушай. Я хочу, чтобы ты был честен перед ними. Да, да, и передо мной тоже. И перед Вовкой. Перед Мурашкой... Его побег — это вызов тебе, разве ты еще не понял? И только с ТАКИМ ТОБОЙ я могу начать все сначала. Где угодно, как угодно, понимаешь? Потому что до сего дня я тебе верила. В твою идею, Шохов, я верила. И мне страшно разуверяться. Остальное... черт с ним! Не удалось здесь — в другом месте удастся. Обязательно удастся. Руки у тебя золотые, но еще важно, чтобы они чистые были!
Шохов слушал жену, и обмякало сердце, таял и исчезал камень, давивший его. Как выдохнул:
— Выдержишь?
Стало ему вдруг так жалко эту беззащитную, не прикрытую никакими стенами женщину, которую он опять обрекал на бездомье. В горле запершило, стало горько во рту.
Она поняла все и с напускной бодростью, почти легкомысленно воскликнула, что со своим Шоховым конечно же выдержит, потому что он мужичок хоть куда...
— Я с первого вечера, когда ты пришел с Мурашкой, поняла, каков ты в жизни.
— Послушай,— сказал он, решившись.— Нам ведь дают квартиру.
— Квартиру? — (Шохов почувствовал, как она напряглась, как растерялась перед этим словом.) — Настоящую квартиру?
— Да. Двухкомнатную. В Новом городе.
— А почему ты молчал?
— Боялся сглазить.
— Это что же... компенсация за наш дом?
— Да нет,— с досадой произнес он, предчувствуя ее реакцию.— Трест выделил в новом доме.
— Ах, трест? Третьяков?
— Трест, где я работаю. У нас завком жилье распределяет. Между прочим.
— Прости, а рушить... сносить то есть, ты будешь от имени этого самого треста?
Тамара Ивановна спросила и посмотрела ему в глаза. Вот так, заглядывая в его глубину, в самое тайное тайных, умела она распознавать и читать все, что было в нем потаенного, до самой последней, упрятанной глубоко мыслишки.
Нервничая, Шохов спросил:
— Но разве есть что-то дурное, что мы получим жилье? Ведь мы сюда затем и ехали, чтобы здесь устроиться... Ну, пусть не дом — квартира. Но своя, законная, которую уж никто не может тронуть!
— Ты уверен, что никто? — вдруг спросила она
— Еще бы! Неприкосновенность... Охраняется...
— Неприкосновенность от чего? От совести?
— При чем тут совесть? — разозлился он.— Что ты заладила! Я не за взятку получаю. Я за свою честную работу получаю.
— Это ты так считаешь, а люди?
— Какие люди?
— Вот эти...
Она кивком головы указала за окошко.
Осмысленно, а скорей неосмысленно, она била его в самое больное место. И это вывело его из себя.
— А почему, почему, скажи, мы должны оглядываться на остальных? — закричал он.— Мы порознь сюда съехались и порознь разъезжаться будем. И никогда больше не встретимся. Мы с тобой ничего о них толком не знаем. Кто что и сколько имеет. Может, у каждого из них в запасе что-то есть.
— Не ври, мы знаем, что ни у кого ничего нет. Мы одинаковые тут...
— Да если, к примеру, мы с тобой откажемся от квартиры, что — им всем станет легче?
Они помолчали, и молчание было недоуменное. Они словно бы перестали друг друга понимать. Говорили и не слышали, кто из них и о чем говорит. Но Тамара Ивановна не могла не быть сейчас непонятой, она знала, что сейчас решается их, ее и мужа, судьба. И она умела бороться за них обоих, на том и стояла все эти годы.
— Шохов мой...— Она произнесла совсем тихо, как всегда, когда хотела сказать что-то очень важное для них обоих. — Шохов мой! Не в них дело, а в нас с тобой. Как ты не понимаешь, что мне тяжко будет жить в удобной квартире, если я буду знать, что Галина Андреевна или Коля-Поля с грудным младенцем живут в общежитии. Да я не смогу им на глаза показаться. Тем более, что каждый может мне тыкнуть в глаза твоим трестом, который тебе дает, но твоими руками и рушит...
— А если бы я получал квартиру, но не рушил?
— Но ты ведь рушишь? Рушишь или нет? Ведь так же оно? Значит, ты и получаешь, потому что рушишь. Да нет...— Тамара Ивановна отмахнулась от каких-то своих очень навязчивых и мучительных мыслей. Они навязли в ней, как зубная боль, никуда не деться. — Я не смогу тут оставаться, пойми ты! И потом твоя мечта? Твой дом? Как же без них? Ведь это же твоя главная идея, чтобы был у нас дом... Дом, а не квартира! Шохов, почему я тебе об этом говорю? Разве мы дожили до того, что я твое же должна от тебя защищать?
Шохов ничего не отвечал. Так они и легли спать. Но оба не спали. Страх перед новой передвижкой, перед ломкой, неизвестностью, неустроенностью изматывал, угнетал Шохова. Ведь в конце концов не жена, не Тамара Ивановна, а он должен от первой ямки, от колышка заново создавать свой дом... Так не вправе ли спросить прежде его, а осилит ли он сызнова их новый дом? Не надорвется ли?
А если опять неудача, какими глазами сможет он посмотреть ей в глаза? И возможно ли вообще нагружать на него еще вечную муку за то, что всю жизнь они мыкаются неприкаянными, самые близкие и самые заслуживающие дома и уюта люди...