Городок
Шрифт:
И вдруг спасительная неожиданная мысль о деревне.
Не написать ли на родину письмо? Там-то уж точно свое. Земля, деревня, дом... И он там свой. А руки его, всеумеющие, охочие до дела найдут себе работу по складу, деревне все сейчас нужны. А там и братья, и родня, с которыми (не то что с улицей Сказочной) можно гуртом прошибить любое неустройство. Как там легко, среди родного-то, дышаться им будет! И Вовка, его Вовка, как Афонин, станет ездить на мотоцикле и лошадью править по лесной дороге...
Так Шохов
— Напиши, конечно, — шепотом произнесла она и почему-то заплакала.
На следующее утро Шохов всю рабочую смену до единой бригады поднял на поиски Мурашки. Обыскивали подвалы домов, пригород, реку, лес... В конце дня он зашел к начальнику милиции с вопросом: давать ли матери телеграмму? Время идет, и неизвестно, как может все обернуться.
Начальник, крупный седоватый мужчина, попросил подождать еще сутки. Если не найдут, можно извещать, делать нечего.
В этот же день Шохову вручили ордер на квартиру. Так уж устроена жизнь, что темное и светлое в ней сплетается воедино. В другое время Шохов бы обрадовался, побежал за ключами. Но сегодня ни сил, ни желания заниматься новым жильем не было. Он посмотрел на ордер и лишь вздохнул. Неизвестно еще, счастье или несчастье принесет ему этот ордер.
А наутро, лишь только он пришел в трест, раздался звонок из милиции и веселый голос сообщил:
— Григорий Афанасьич? Нашли вашего парня. Зайдите побыстрей!
Шохов бегом бросился в милицию, влетел в кабинет начальника.
— Где он? Жив?
А сердце колотилось от страха. Да еще вчера Тамара Ивановна как бы мимоходом произнесла, что, если с Валерой что-нибудь произойдет, она Шохову не простит этого. Так и сказала. А глаза были заплаканные.
— Жив, жив,— сказал начальник милиции и осклабился.— В Новожилове в отделении милиции сидит. Сам пришел, назвался... На груди у него подпалины от спичек: пытался стреляться из самоделки. Знаете, засунул в газовую трубку пулю, набил серы и приставил к груди. Зажег, кожу опалил, а оружие, как вы сами понимаете, стрелять отказалось... Вот какое дело.
— Поговорить с ним по телефону можно? — спросил Шохов.
— Можно. Но он не хочет.
— Скажите, что Шохов...
— Мы ему так и сказали.
— Еще скажите, что Тамара Ивановна от всех его фокусов в обмороке... А лучше заприте его, я сейчас сам приеду,— решил Шохов.
Пока отпросился, пока искал газик, доехал — наступил обед. В милиции проверили у него документы, спросили:
— А вы кто задержанному будете?
Шохов лишь на мгновение задумался.
— Да вроде опекуна.
— Он что же, без родителей?
— У него мать, она далеко живет.
— То-то он такой кусачий.
— Да, он парень с характером,— подтвердил Шохов.
Ему принесли и вручили самопал, кусок трубки, а минут через десять выдали и Мурашку.
Когда
— Голодный небось?
Мурашка кивнул. Они зашли в столовую, пообедали. Во время обеда оба молчали. В общем-то Шохов не злился и был рад, что вся эта криминальная история закончилась благополучно. Ко всем его неприятностям не хватало бы еще и с Мурашкой... Но отчитать парня все равно следовало. И когда сели они в машину, выехали за город, повернулся к Мурашке:
— Тебе не стыдно? — В упор спросил, жестко.
Кажется, Мурашке было стыдно.
— А что я вам сделал? — пробормотал он, отворачиваясь.— Я тут сам по себе. Могу собой распоряжаться...
— Ерунда! — громко произнес Шохов.— Ты не сам, а ты с нами! Поезжай к себе домой и там прыгай хоть под автобус! А тут мы пока за тебя отвечаем. Кто тебя позвал сюда? Кто устраивал? А какой удар для матери, ты о ней подумал? Слава богу, что не успели ей сообщить... Сам по себе! Тебя вон около сотни рабочих два дня искали!.. А ты... Насмешил на весь город со своей газовой трубкой... На, держи ее на память!
Все это Шохов высказал как бы в запале, но не в сердцах. Самое опасное было позади. Теперь вся история с Мурашкой смотрелась как глупый и нелепый эпизод. Сейчас приедут, по-домашнему накормят этого несмышленыша и уложат спать. Тамара Ивановна так настрадалась, что и ругаться неспособна. Завтра разве отчитает, да и то навряд ли...
— А как я буду жить? — спросил вдруг Валерий, стрельнув серым глазом в Шохова.
— Как! Как! — прикрикнул он.— Как все живут! Будешь работать, есть, спать... Ходить в кино, смотреть телевизор... Вот так!
— Я так не хочу.
— А как ты хочешь?
— Это вы сами так живете, а я буду по-другому жить.
— Чего это, дружок, ты меня вздумал учить? — вскипел Шохов. — В бригаде всех учишь, меня наставляешь на путь истинный, а сам-то, прости, чему ты научился? Из этой трубки палить, да? И то с грехом пополам!
Чего он распалился, и сам не понял. Но где-то, в самом дальнем уголке памяти, мелким уколом всплыло сейчас письмо Мурашки. Там же ясно было сказано, что он но может жить бесчестно. А Шохов, значит, может. Вот на каком уровне, выходит, у них шел разговор.
Оба теперь молчали. Грязноватая дорога, раскатанная машинами, среди крупного соснового бора, шелестела под ними. Шофер, человек незнакомый Шохову, не лез ни с какими разговорами, но вел машину хорошо.
Когда из-за длинного, чуть припудренного серой пеленой поля показалась вдалеке белая колоннада домов, похожих в туманной дымке на мираж, Мурашка, оторвавшись от окна, произнес громко:
— Вы думайте, что хотите, но я уеду. Уеду, и все.
— Да черт с тобой, уезжай,— произнес Шохов равнодушно, но не без скрытого раздражения.— Меньше забот будет. А куда?