Городской мальчик
Шрифт:
– Елки-палки, Флис, ты погляди на меня. Я же в темных штанах. А они все в белом.
– Да кто это заметит?
– Все, вот кто. Меня же на смех поднимут.
– Ладно, – согласилась Фелисия после короткого размышления, – даю тебе пять минут на переодевание. Если не придешь, я тебя поймаю и голову оторву.
Герби был уже основательно запуган бешеным натиском сестры. Он помчался бегом в хижину, выудил из чемодана белые штаны и рубашку, переоделся, подумав при этом, что весь вечер только и делает, что переодевается.
– Как я выгляжу? – робко спросил он, представ перед Фелисией, которая расхаживала в темноте
– Прекрасно, – ответила она, хватая его за руку, и даже не взглянула на все остальное. – Пошли.
И не успел Герби глазом моргнуть, как уже очутился в зале и щурился от яркого света. Он опасался, что все разом обернутся и уставятся на него, но ребята продолжали танцевать и болтать так, будто не произошло события чрезвычайной важности, – ведь это были его Первые Танцы. Пианино дяди Сида стояло у входа.
– Привет, Герби, – окликнул его вожатый, не прерывая методичного издевательства над популярной пьеской «Бал чечеточников». – Поправился, да? Ну и отлично.
Фелисия вытянула его на середину зала.
– Эй, Флис, погоди минутку, – испуганно прошептал Герби. – Может, начнем где-нибудь в углу? Я все забыл.
– Ничего ты не забыл, – отрезала сестра. Она встала к нему лицом, решительно положила его руку себе на талию и железной хваткой сдавила ему плечо. – Вот так. Теперь танцуем.
И Герби повиновался. Сосредоточившись до боли в висках, он принялся отсчитывать ногами в такт музыке: «Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре» и напряженно влился в кружение пар, право, нисколько не отличаясь от остальных. Спустя минуту Герберт торжествовал. Как по мановению волшебной палочки он перемахнул через Большую Стену, разделяющую мир на чистых и нечистых. Он танцует. Танцует!
Фелисия прошипела:
– Кончай считать вслух, дурак.
Герби услышал свой голос и с досадой сжал губы.
– И перестань смотреть на ноги. Небось не отвалятся.
Герби с трудом оторвал глаза от пола. Он продолжал молча танцевать, направляемый время от времени твердой рукой сестры во избежание столкновений. Она улыбнулась:
– У тебя классно получается. Я же говорила, сумеешь. Ты ей покажешь!
Музыка оборвалась хаотичной трескотней звуков – именно так дядя Сид представлял себе джазовый финал. Фелисия выпустила брата из рук и вежливо поаплодировала. Герби, до того державшийся прямо как жердь, облегченно выдохнул и огляделся вокруг. Он очутился нос к носу с Ленни. Атлет держал за руку Люсиль. У Герби застучало сердце.
– Здорово, генерал, – с беззлобным презрением сказал Ленни. – Чего, Флис, получше никого не нашла, с кем потанцевать?
Фелисия откинула голову:
– Что-то не вижу получше. А кого вижу, те на два года старше, а в школе отстают на год.
– Это тебе не школа, это жизнь, – ухмыльнулся Ленни. Снова заиграла музыка. Ленни схватил Фелисию за руку.
– А ну, капризуля, посмотрим, не разучилась ли ты танцевать. Люсиль, пока, увидимся. – Фелисия покраснела и заупрямилась, но позволила увлечь себя, и на лице ее засияло нечто очень похожее на счастливую улыбку. Рассорившиеся влюбленные остались вдвоем.
– Так! – Люсиль лукаво взглянула на Герби. – Значит, ты умеешь танцевать. А зачем наврал?
Герби до того удивился, оказавшись и тут виноватым, что не нашел слов.
– Просто сосиски тебе дороже меня, жирный ты поросенок. –
– Я тебе покажу жирного поросенка, – весело сказал Герби. – Ну-ка, давай потанцуем. – Герби схватил свою любимую за руку и лихо пустился в пляс: раз-два-три-четыре. Они закружились, и Герби ощутил непобедимую уверенность в себе.
– Да ты хорошо танцуешь, – заметила Люсиль, чем довела его головокружение до опасной точки.
– Подумаешь, все равно это занятие для мартышек, но если надо, то надо.
– А нырять умеешь?
Мальчик сразу отрезвел, и его движения снова стали скованными.
– Что значит – нырять? – с напускной небрежностью спросил он.
– Ну, нырять. Все знают, что значит – нырять. Вон, как сделали Феликс и Сильвия.
В футе от них Феликс и Сильвия исполнили изящный «нырок». Заключался он в том, что мальчик отклонялся назад на одной ноге и сгибал ее в колене, а девочка наклонялась вперед и также сгибала ногу в колене. Занимало это всего мгновение и выглядело очень мило, но Герби такой пируэт показался сложным и опасным.
– Ах, это, – проговорил он. – Так любой может. Но я никогда так не делаю. Глупо как-то.
– А мне нравится. Давай нырнем.
– Нет.
– Да.
– Нет. Я сказал.
– Ну и вредина ты.
– Ныряют, – ухватился Герби за последний довод, – только малыши.
– Малыши? Вот балда. Смотри, дядя Смугл и тетя Бернис нырнули.
– Ну и пусть. А я не буду.
– Герби Букбайндер, какой же ты врун. Ведь ты не умеешь нырять.
– Ах, я не умею, да? Ладно же, вот тебе.
Безоглядно, как лошадь, несущаяся к пропасти навстречу неминуемой гибели, Герби нырнул. Он откинулся слишком далеко назад, попытался выпрямиться – не получилось, в панике схватился за плечи Люсиль и плюхнулся на спину, повалив на себя девочку. От удара задрожал пол. Хихикающие пары стали над ними кружком. Музыка смолкла. Люсиль вскочила на ноги со слезами стыда и гнева на глазах. Герби сел с глупым видом, в голове звенело. И черт его дернул ляпнуть при двух десятках мальчиков и девочек:
– Ведь говорил же тебе, не люблю нырять.
Само собой, раздался взрыв хохота. Люсиль обвела всех пылающим взглядом и выбежала за дверь. Герби поднялся с пола и последовал за ней. Дядя Сид, видя, что жертв нет, снова заиграл, и пары тотчас забыли о происшествии и одна за другой возвратились к своему приятному занятию.
– Уйди отсюда, – процедила Люсиль, когда Герби понуро подошел к ней в сумраке за дверью.
– Лю… Люсиль, прости меня.
Она презрительно сощурилась:
– Иди есть сосиски.
Герби взял ее за руку:
– Люсиль, помнишь, что ты сказала в музее? Ты сказала, что в лагере будешь со мной.
– Это было тогда. – Она выдернула руку.
Пока на земле живы люди, не будет иного ответа на Мольбу отвергнутого влюбленного, нежели слова: «Это было тогда». И отвечающему такой ответ всегда будет казаться достаточным, а слушающему его – бессмысленным. И так будет до скончания времен – жалобный вопрос, короткий ответ, – пока не померкнет солнце и не замерзнет земля, пока не стихнут ссоры влюбленных, – эти, быть может, последние человеческие звуки, которые подхватит стылый ветер.