Городской роман
Шрифт:
– Вольно! – дала команду Зиночка и звонко рассмеялась. – С вами не соскучишься, Михаил Григорьевич.
– Так незачем скучать, Зиночка, Новый год на носу, – радостно произнес Станский, отодвигая стул и выходя из-за стола. – Засиделись мы у вас. Спасибо, что не прогнали. С наступающим вас, здоровья, счастья.
Никитин двинулся вслед за Станским, покачивая головой и глядя во все глаза на преобразившегося в один момент коллегу. Сияющий, словно надраенный до блеска гривенник, он был похож на двадцатилетнего юнца, решившего приударить за хорошенькой библиотекаршей.
Шумно простившись, они вышли из библиотеки, а Анатолий повернулся к окну и замер.
За окном продолжал идти снег, сыпля мелкими секущими горстками манки, распадавшейся в пыль и оседавшей на чуть принакрытую землю. По дороге пробегали машины, волоча за собой, словно легкий шлейф платья, длинные перекрученные веревки снежных полосок. По обочинам проезжей части возвышались грязные ледяные наросты, подтаявшие во время прошедшей оттепели и взирающие с укором на мир пустыми глазницами. Серый воздух был неподвижен и угрюм, а провалившееся бесцветное небо давило на город, грозя поглотить его своим безмолвием.
На большом старом тополе сидела ворона. Надсадно каркая, она чуть расставляла крылья и, покачиваясь со стороны на сторону, вытягивалась в струнку. Глаза вороны были похожи на две черные блестящие бусины, слепые и остекленелые, посверкивающие неживым пластмассовым блеском. Анатолий, прижавшись лбом к холодному стеклу, видел, как веселилась эта злая тварь, пританцовывая на ветке и истошно хохоча ему прямо в лицо.
Закрыв уши ладонями, он попытался не слушать этого рвущего на части смеха, но карканье отдавалось эхом в его воспаленном сознании, проникая глубоко внутрь и терзая каждую клеточку тела.
Вдруг ворона подпрыгнула на ветке и, широко раскидав в стороны драные черные крылья, рывками поднялась в воздух и скрылась из виду, но карканье не утихло. Отдаваясь частыми толчками, оно исступленно билось в грудной клетке Анатолия, сотрясая его тело с ног до головы. Ударяясь о позвоночник, оно снова попадало в голову и с ломким хрустом падало вниз, к самому полу. Звуки были непонятными, хриплыми и надломленными, казалось, доносящимися не извне, а рождавшимися внутри него. Опустив ладони, он на мгновение прислушался и, наконец, понял, что никакого карканья давно нет, а звуки, доводящие его до сумасшествия, – не что иное, как его собственный смех.
* * *
Поперек сладко зевнул и, не открывая глаз, блаженно потянулся. Сегодня было что-то радостное, что-то, чего со сна он сразу припомнить не мог, но на подсознательном уровне помнил и ждал с нетерпением и трепетом. Это «что-то» было настолько замечательным и непередаваемо волшебным, что Сергей не спешил открывать глаза, чтобы окунуться в будничную действительность проблем, а ему хотелось подольше растянуть удовольствие.
Глядя сквозь полуприкрытые ресницы на пробивающиеся через задернутые гардины слабые лучики света, Поперек жмурился и усиленно отдалял момент, когда придется совершать какие-то телодвижения – умываться, заправлять кровать и приводить себя в порядок. Ослабев каждой клеточкой тела, он напоминал большой переваренный пельмень, распухший, изнывающий под тяжестью набранной воды и выпускающий в кастрюльку мелкие круглые капельки жира. Словно приклеившись к дивану, он буквально разлагался от лени на мельчайшие составляющие, цепляясь за последние остатки сна и не желая вылезать из томительно-очаровательного состояния ничегонеделанья.
Мать гремела кастрюлями на кухне, открывала и закрывала кран с водой; на сковороде что-то
В комнате было темно. На видике горели зеленоватые циферки, показывающие время, но зрение у Сереги было неважнецкое, поэтому, сколько он ни напрягал свои подслеповатые глаза, разобрать, который час, ему не удалось. По звону посуды на кухне Сергей понял, что мать ставит на плиту чайник, а значит, сейчас около половины девятого или девять.
Сон потихоньку покидал его сознание, уступая место реальности, вспомнив о которой, он снова улыбнулся. Сегодня был не простой день. Кроме кануна Нового года, он нес еще одно замечательное событие, лучше сказать, даже не событие, а удачу, редкостную удачу. Свалилась она на Сергея нежданно-негаданно и оттого была вдвойне желанна и необыкновенна.
Заключалась она в том, что глупый мальчик по имени Володя должен был к сегодняшнему дню разыскать и, кровь из носа, доставить к нему тридцать тысяч, что висели на нем в качестве долга хозяину ларька Шамилю. Конечно, это была не половина, а вся сумма целиком, но глупому желторотику об этом знать не полагалось.
Объясняя нестыковку в деньгах Шамилю, Поперек объяснил, что за воровство с этого наглеца Нестерова стоит снять сумму вдвое больше пропавшей, в качестве, так сказать, компенсации и науки на будущее. Лишний же тридцатник Сергей предложил располовинить, но Шамиль отказался, заявив, что его эти делишки не касаются и что ни в какую грязь он лезть не намерен. Ему, Шамилю, все равно, кто вернет пропавшие деньги, но, если к Новому году это сделано не будет, они пожалеют об этом оба.
Получив, таким образом, добро от своего начальника, Поперек возрадовался, сообразив, что прибыль, на которую он рассчитывал, по счастливому стечению обстоятельств, удвоится сама по себе, без дополнительных усилий с его стороны. Изъятый из палатки тридцатничек лежал у Сереги в надежном месте, целенький и невредименький, завернутый в полиэтиленовый пакетик, дожидаясь своего часа, когда наступит очередь возвратиться назад в папочкину кассу.
Те тысячи, которые сегодня должен припереть этот недоделок Нестеров, ни с того ни с сего возомнивший себя его другом, Поперек решил потратить на благие цели, потому как деньги, упавшие с неба, нужно непременно тратить немедленно, чуть ли не в тот же день, а то как пришли, так и уйдут, это известно каждому.
Нежась под пуховым одеялом, Серега мечтательно распределял предстоящую «получку». Часть денег, тысяч шесть-семь, он положит в банк на черный день, потому что мужик без заначки, что велосипед без колес. Остальные деньги он решил истратить как можно скорее, еще в этом году, но сделать это необходимо с умом.
Во-первых, матери нужна новая шубейка или зимняя куртка. Хватит ей ходить в старых дырах, семью позорить, чай, мужчина в доме, позаботиться о ней есть кому, так что нечего заплатками сверкать, двадцать первый век на дворе, а она все побирается, копейки считает. По представлениям Сереги, на одежку для матери он должен был поистратиться прилично, тысяч пять-шесть выложить придется, а то и поболе будет, но жаться он не собирался: мать одна.