Городской романс
Шрифт:
Я смутилась, а Витя надулся. Этот восемнадцатилетний Виктор Зализовский, недавно окончивший Пермский художественный техникум, через три с половиной года стал моим мужем. Вот так Пушкинский сад решил мою судьбу.
Лето 1941 года началось для нашей семьи внешне благополучно. Окончился учебный год, и меня отпустили в отпуск. Мои милые и любимые дети росли здоровыми, красивыми и не очень огорчали папу и маму капризами.
Театр оперетты, где работал муж, уезжал на гастроли в
Мама сердито посмотрела на него: «Сказал бы, что были в Уфе, и все. К чему войну вспоминать? Теперь не то время. Никто не собирается на нас нападать». Милая моя мама, как она ошиблась, и как скоро ей пришлось убедиться в этом.
Театр уехал раньше, а я приехала в Уфу 16 июня. Прошла неделя, 22 июня в 12 часов дня узнали о нападении на нас фашистской Германии.
Это казалось чудовищным и невероятным, и сразу вспомнились папины слова о войне 1914 года и ответ мамы — «Сейчас не то время».
Город изменился мгновенно. Люди шли серьезные, сосредоточенные. Много было военных. В магазинах к вечеру почти полностью опустели полки. Муж велел мне возвращаться домой, так как не сегодня-завтра его могли призвать в армию.
Я сама рвалась в Челябинск, но в театре нам стало известно, что билетов на поезда не продают, расписание не выдерживается. Что делать? Главный администратор театра Зайд предложил мне поехать вместе с ним завтра, как он выразился, «в неизвестность». Я с радостью согласилась, и утром мы с мужем пошли на вокзал. Какой-то железнодорожник повел нас по путям к составу, стоявшему, как в песне поется, «на запасном пути». Когда и куда пойдет поезд, никто не знал, но предполагалось, что не минует Челябинска.
Мы с Витей простились. Я заплакала. Зайд стоял отвернувшись, смотрел в окно и говорил: «На запад идут в основном поезда с военными и снаряжением, а с запада уже везут раненых».
Было горько и страшно.
Часа через три поезд тронулся, и мы поехали в «неизвестность», но с надеждой, что попадем домой.
Когда я увидела наш вокзал, заплакала от радости. Выйдя на привокзальную площадь, я вспомнила, что нужно купить гостинцы детям, и поспешила к стоявшей невдалеке женщине в белой куртке с корзиной в руках, в которой были румяные пирожки.
— С чем пирожки? — спросила я.
— С крабами, — услышала ответ. Мы с Зайдом переглянулись: никогда раньше не слышали о пирожках с крабами. Консервы из крабов, как и другие нынешние деликатесы, до войны в магазинах стояли пирамидами.
Женщина улыбнулась:
— Да вы возьмите, попробуйте.
Мы взяли по пирожку, и это оказалось так вкусно — не описать. Решили взять по десять штук домой.
— Сколько стоит? — спросила я, показывая на кусочек пирожка в руке.
— Три рубля, — ответила продавщица. Я подала три рубля.
— Вы не поняли, —
Тогда я очень удивилась, подумав, как быстро подскочили цены. Расплатившись, мы с Зайдом пошли на остановку трамвая «семерочка», как его называли.
Зайд поехал в театр решать судьбу труппы, а я — домой. Войдя в ворота, увидела сидящего у окна папу. А навстречу мне высыпали мои дети с криком: «Мама, а у нас война!» Я опустилась прямо на траву. Обняла их и заплакала от радости, что мы вместе.
Мы жили только вестями с фронта — по радио, из газет. Вести были тяжелые, порой охватывало отчаянье. Уже приходили похоронки.
А жить становилось все тяжелей. Витя по-прежнему работал в оперетте. Ее сохранили, но направляли, кроме Челябинска, то в Копейск, то в Златоуст. Актерам редко платили зарплату, выдавали чаще из кассовых сборов по пятерке на пропитание. Моей учительской зарплаты хватало только на отоваривание карточек да иногда прикупать на рынке хлеб (триста рублей за булку) и молоко детям.
И тут нас постигло горе. Умер папа. Ему не было еще и пятидесяти пяти лет. Больное сердце и истощенный желудок не выдержали.
Вскоре сестру Таню мобилизовали в ремесленное училище и отправили в Златоуст учиться на гравера. Мне пришлось взять уроки еще и в школе № 44 на ЧГРЭСе, и я мало бывала дома.
В январе 1943 года мужа призвали на фронт. Домой он не вернулся. Тяжко вспоминать. У дочери начался авитаминозный стоматит, а мама слегла с воспалением легких.
Однажды, когда я вернулась с работы, дома были мама и Неля. На вопрос, где Женя, они ответили, что он взял хлебные карточки и ушел, сказав, что выкупит хлеб и продаст его, так как врач сказал, что бабушке нужно усиленное питание.
Я бросилась на рынок, который был немногим дальше нынешнего базара на площади. Он был как муравейник. Где искать мальчика в такой толпе? И вдруг я услышала его детский голосок: «Батончики. Кому свежие батончики?» Это его голос! Я бросилась в ту сторону, увидела Женечку, идет кое-как, держит в руках батоны и зазывает. Слезы хлынули из глаз. Я прижала его к себе, а он повторяет: «Мама, мамочка, не ругай меня, врач велел хорошо кормить бабушку».
Мы плакали вместе. Я уводила его из толпы счастливая, что нашла его. У меня были деньги, мы купили молоко и вернулись домой.
Вечером пришла Лида Косякина — дорогой мой друг. Принесла кое-что из еды детям и маме и сказала мне, чтобы я по окончании учебного года сразу попросила отпуск и приходила работать к ней в облисполком, на время моих каникул.
20 мая 1943 года я пришла в облисполком временно поработать секретарем-кодификатором протокольной части, да так и осталась там на двадцать лет. Облисполком и работа в нем стали для меня смыслом жизни. Главное, что я спасла детей, они получили продовольственные карточки на детское питание.