Городской романс
Шрифт:
В октябре этого же года Лида оставила работу и рекомендовала меня на свою должность.
В начале учебного года директор 50-й школы Иван Захарович Турмышев приходил к председателю облисполкома, просил, чтобы тот заставил меня вернуться в школу. Александрович вызвал меня. Я пришла и, как не жаль мне было школы, попросила оставить меня в облисполкоме. Мы расстались с директором дружески. Он был очень хорошим человеком и все понял.
Восьмого мая 1945 года была какая-то особенная атмосфера на работе. Что-то носилось в воздухе, как предвестник конца войны, и
Вечером в протокольную часть зашел Григорьев, заместитель председателя облисполкома. У меня на диване валетом спали мои дети, так как мама лежала в больнице. Она давно была уже тяжело и безнадежно больна, и я иногда, задерживаясь на работе, оставляла их у себя, чтобы потом нас отвезли домой. Григорьев спросил, почему здесь дети. Я объяснила. Анатолий Иванович сказал мне: «Сегодня ночью вам придется поработать — писать лозунг». Мы пошли в большой зал, где на полу лежал кумач — восемь метров длиной. К пяти утра лозунг был готов. «Слава великому советскому народу — народу-победителю!» Эти слова и сегодня звучат для меня как девиз — это и должно быть девизом и никогда не забываться.
Утром сообщили, что фашистская Германия капитулировала.
Общее ликование, слезы радости, а у многих — и горя. Это описать невозможно. Это надо было видеть и пережить воочию. И я это видела и пережила.
Нынче весной мы с сестрой Таней собрались на Центральный рынок за клюквой для правнука Артура. Он простудился и приболел. Зашли навестить его к бабе Неле. Артур сидел на кровати и рисовал.
Я спросила, как он себя чувствует. Артур ответил: «Скоро все пройдет». Потом сказал мне: «Баба Галя, какая ты худая!» Я ответила, смеясь: «Да, я худая, стала страшной — как Баба Яга».
Он внимательно посмотрел на меня и ответил: «Нет, я так не думаю, ты просто старенькая».
Дорогой мой «дипломат» не хотел меня обижать. Мы пожелали ему быть здоровеньким и поспешили к остановке троллейбуса.
При входе в троллейбус я замешкалась, поднимаясь на ступеньки. И вдруг ко мне протянулась детская рука. Я приняла эту руку и, войдя в салон, подняла глаза. Передо мной стоял мальчик лет десяти-одиннадцати и смущенно улыбался. Я слегка сжала эту детскую руку и сказала: «Спасибо, милый!»
С переднего сиденья быстро поднялся молодой мужчина, предлагая мне сесть.
В вагоне было тихо, или мне это показалось, но на лицах многих пассажиров были улыбки.
В душе появилось ощущение чего-то хорошего и дорогого. «Да, — думала я про себя, — растут в нашем городе прекрасные мальчишки и девчонки, и кто-то должен помочь им вырасти сильными, добрыми, здоровыми».
Может быть, кто-нибудь, усмехнувшись, скажет: «Чепуха, сантименты!» Но я думаю иначе.
Пора ставить точку. Мне восемьдесят лет. Много прожито и пережито. Было всякое.
Выхожу ранним утром на балкон, и отсюда, с высоты девятого этажа, смотрю на милый мой город. Один город и вся большая жизнь.
Лера Авербах
Слово об органном зале
…Челябинск. Три слога. Че-ля-бинск. Восемь
Далеко за морями-океанами, в полутемной комнате, водить медленно пальцем по карте, ощущая сквозь гладкую бумагу пупырышки и неровности стены, отыскивая крошечную точку с нелепым названием.
Пристанище моей печали, обитель сердца, навсегда прирученная памятью к раннему детству. Край, опутанный светом невыплаканных слез и морозом торжественных зим. Изначальная тема для многочисленных вариаций. (Тайная мелодия души.)
Город, в котором я впервые увидела свет, исток истоков. Несчастный, самолюбивый, серо-дымный, обрученный с памятью, обреченный на любовь. Любовь, вынесенную за скобки, любовь несмотря ни на что, как некий общий знаменатель, как символ детства.
Помню, лет в восемь я впервые попала в планетарий. Первое детское ошеломление перед великим и неизведанным. После планетарий был переделан в органный зал, а через несколько лет на зал «положила глаз» церковь, и началась война между христианами и музыкантами.
На защиту органа вышла интеллигенция города. Но это уже было после моего отъезда. А до — были долгие рассветные часы в органном зале, когда я подходила к этому огромному стройному чуду и говорила: «Ну, здравствуй!» И орган, вдыхая, шумел проснувшимися мехами и трубами. Золотые буквы немецкой фирмы проступали под слабым светом; сквозь высокие окна неумолимо проникал морозный уральский рассвет, и мне было так хорошо, как бывает только в отечестве, когда и боль и радость возрастают до символов, когда еще не сомневаешься в своих силах и возможностях и оттого, действительно, оказываешься всесильным…
14.01.95. Челябинск — Нью-Йорк
Нэлли Фадеева
Наследники Гиппократа
Мне вспоминается первый осенний солнечный день 1959 года. Только что закончена учеба в институте. В душе все поет: «Ты — врач!»
По распределению меня направили работать в самую крупную в области клиническую больницу № 1. Как я была рада! Всю свою жизнь я проработала в стенах этой замечательной больницы. Вначале — ординатором, затем — заведующей эндокринологическим отделением, ассистентом кафедры факультетской, госпитальной терапии, и в последующие годы консультантом-эндокринологом высшей категории.
История нашей больницы, которая «разменяла» свое 55-летие, интересна. Основанная в 1938 году, в 1941-м она была реорганизована в клинику Киевского медицинского института, а с 1946 года стала базой Челябинского медицинского института. Очень много для создания и развития больницы сделали заслуженные врачи РСФСР С. З. Глуховский, А. М. Рыскин, Н. С. Клюков, Г. И. Гроссман.
Сегодня, через десятилетия, не передать по памяти все свои раздумья, сомнения над диагнозом, все муки и радости такой трудной и прекрасной профессии, как наша. Годы пролетают быстро, а кажется, что все это началось совсем недавно. И всегда мы жили и работали с интересом, с молодым задором, с полной отдачей душевных и физических сил.