Городской романс

Коллектив авторов

Анатолий Зырянов

* * *

Журавли, как горнисты в строю, над землею трубили зарю, и оранжево у пруда аистенком кружилась звезда. А теперь из ночного пространства бьется в форточки наших квартир тот, что в детстве далеком остался, — на березовой ветке снегирь…

* * *

Тяжелеет как яблоня небо, полное сини, И разносят ветра листопад над Россией. И летит листопад — красно-бронзовый звон, И

сквозь память летит и сквозь Вечный Огонь. Мать стоит поседевшая у подножья огня. Не дошел ее сын до победного дня. И звучит тишина, натянувшись струной, Между памятью матери и прошедшей войной.

* * *

Роняют тихо деревца Листву на подоконники, Как будто письма от отца — Скупые треугольники. Бессмертием обагрена Печально осень льется, льется. И, кажется, вот-вот зажжется От медных листьев тишина. И, значит, скоро по лугам Снег полетит печально-белый… Как искры проседи несмелой У нас по молодым вискам.

Виталий Кальпиди

* * *

Мне не понять войны меж вечностью и годом, меня копили те, что канули на ней, но раньше провели по темным коридорам, там жизнь моя текла, и старший крикнул: «Пей!» Столетие мое, я жизни не покину, пусть факельщики тьмы и выстроят конвой. Два миллиона лет я пробивал плотину небытия. И что? Уже пришли за мной…

Нефть

Шарообразен Бог кустарника. Бессилен плоский Бог осоки. В одежде рыб плывут молоки на стол чумазого нефтяника. Смешна индустриализация в балетном вывихе реки, но обалдели старики, когда заговорила рация. А каланча деревни бросовой была задумана как церковь. И расцвела, как фокус в цирке, река бензиновыми розами. Нефть ерзает, как слякоть грязная, как выдохшиеся борцы. А рядом ходит Бог на цы- почках, судить-рядить обязанный. Но, как чекист времен Дзержинского, прораб участка № 9, из кадра выдернув деревья, всю местность оснащает вышками, — я каламбурю не из подлости: ведь из внутриутробной волости я выплыл в этот мир без риска по чистым водам материнским.

Юрий Кашин

На свадьбе

…А над деревней ночь плескалась, она сгущалась все темней. А мне на свадьбе не плясалось и становилось все грустней. И я с веселого подворья, прикрыв калитку, в ночь шагнул. И месяц, как знакомый дворник, мне заговорщицки мигнул. И ночь качала на ладонях меня, с деревней заодно. А где-то близко ржали кони, как в приключенческом кино. Вобрав в себя прохладу ночи, на свадьбу шумную вернусь, хвачу штрафной и что есть мочи за пляску буйную рванусь. И что с того, что не плясун я, ведь эта пляска для души. Коль сердце радостью плеснуло с гармонью в лад — айда, пляши! Пляши… Вот с грустью лишь управлюсь, переборю ее сполна… Иду, а ночь колышет травы, и звонко плачет тишина.

Вера Киселева

* * *

Вечер тихо касался оград И наощупь окутывал сад. Пела мама на чистом крылечке. Я люблю, когда мама поет, Словно ветка по речке

плывет, По равнинной, замедленной речке. Все такие простые слова, Но как будто восходит трава — Пробуждаются тонкие связи С той войной, что была не со мной, С полем льна и с лучиной слепой, С засыхающим деревом вязом. Стали сутью моею во мне, Неразрывно сплетясь в глубине, Песни русские, мама, Россия. И стоит над крылечком звезда На года, на века, навсегда, Освещая заботы простые: Чтобы в поле ходили стада, Чтобы в речке не сохла вода, И горланил петух спозарани, Чтоб земля зеленела весной И из горницы плыл за окно Чистый запах цветущей герани.

Ясная Поляна

Хрустальный купол полон синевы. Как ты прозрачна, Ясная Поляна! Деревья так мудры и постоянны, Что хочется с деревьями на Вы. Над головой сомкнулась тишина, И я могу спокойно оглядеться. И, словно невесомую, меня Раскачивает собственное сердце. Щекой касаюсь сморщенной коры, От чувства непонятного немею. Я принимаю это, как дары, А отдарить, наверно, не сумею!.. А на округлых фразах тонкий лак, Экскурсовода голос раздражает: Он слишком равнодушно обнажает Всю жизнь его. Все так и все не так! Его душа живет в страницах книг. Они над временем и вне религий, Но Лев Толстой настолько был велик, Что не сумел в свои вместиться книги. Любые рамки гению тесны, И нравов и законов давят своды. И посреди такой большой страны Свободный ум свободы не находит. Мир затаился. Он совсем не прост. В нем зреют беспокойные известья… Какой неразрешаемый вопрос Его погнал из тишины поместья? Возможно, мысли, что остались за Пределом книг — искали воплощенья! Возможно, правда вторглась, как гроза, Грозя его идее всепрощенья. Кто знает! И кому о том судить, Великий граф — известен и неведом! А всем догадкам — вылиться в труды На хлеб насущный мудрым толстоведам. …Весь парк охвачен золотой листвой, Осенний воздух августовски синий. И я иду аллеей по России, Где Анна шла, Болконский и Толстой!

Инна Лимонова

* * *

Как я живу — так ходят по жнивью. Мои ступни исколоты — шагаю. Так строки в строфы, мучаясь, слагаю И так крутое зелье жизни пью. Кого люблю? Теперь люблю весь мир! Люблю тебя — ты лучший в целом свете. Но главное не мы с тобой, не мы, А наши очень маленькие дети. Когда они взахлеб зовут к себе И затихают на моих ладонях, Я обо всех необогретых помню, Я целый мир могу вот так же греть. Жги мне ступни, шершавая стерня! Как без любви, мне не прожить без боли! Весною вновь зазеленеет поле, Чтоб лечь под ноги нашим сыновьям.

* * *

Льняная скатерть утреннего луга. Туман окутал речки синеву, — полувосторга крик, полуиспуга: «Простудишься!» — но я уже плыву. Чуть-чуть знобит, слегка пугают глуби разверстые, глотая взмах руки. Но если ты меня и вправду любишь, войди за мной в крутую стынь реки. Ты вправе и рискнуть и уклониться, но эхо зова древнего в крови… Мы нынче снова рыбы или птицы, ну что же ты, ну что же ты, плыви! …Меня речным течением относит. Тебя не слышно. Голубеет высь. И незнакомый голос тихо просит: «Вернись ко мне, вернись ко мне… вернись…