Горсть патронов и немного везения
Шрифт:
— А что он говорил-то, я не поняла?
— Он сказал, что очень доволен моей работой, — улыбаюсь я и вспоминаю, что забыл представить Валерию: — Ребята, это моя жена. Она прилетела ко мне из Парижа… с небольшими остановками…
— Да я как-то уже и сам догадался, — глядя на дорогу, говорит Вик. Маша смеется. — Так что за степень защиты, ты говорил?
Наконец-то мы выезжаем с проселка на асфальтированное шоссе.
— Помните ту фотографию, где Ямковецкий изображен за рулем «Понтиака» в
— А через семь дней после дня рождения Илоны — в случае, если ни она, ни Ямковецкий не явятся за содержимым сейфа или для перезаключения договора, — управбанком в присутствии полиции вскроет сейф и предаст содержимое документов огласке, — говорит Маша.
— Очень даже может быть, — соглашается Решетников. Сосредоточенно глядя на дорогу, он достает дискету и… выбрасывает ее в окно: — Пусть вскрывают и обнародуют. Так даже интереснее.
По области проводится операция «Перехват», а впереди — Кольцевая. Я вспоминаю об этом, когда Викентий начинает отстегивать кобуру с «генцем» и засовывать ее под сиденье. Впереди — полоса замедления. Передвижной пост: два патрульных авто — «канарейка» и «мерс» — стоят на обочине. Штук десять ментов разбрелись вдоль колонны, в которой — рейсовый «Икарус», мотоцикл «Днепр» с коляской, пяток иномарок, навьюченный «Запорожец» и еще, еще: вечер воскресного дня, в Москву возвращаются дачники.
Повинуясь полосатому жезлу, Викентий принимает вправо и тормозит. Все три минуты, пока до нас доходит очередь, мы подавленно, а быть может, просто устало молчим.
— Здрасс…инспктр дорптрулн слжб стршлнт Михеев! — цедит еще более усталый и обозленный из-за сорванного выходного мент. — Предвт вш дкмнт!..
Викентий с ледяным спокойствием достает из куртки пластиковое водительское удостоверение на имя Кондратьева Зиновия Никифоровича пятидесятого года рождения, техпаспорт на машину, протягивает ему в окошко.
Я прячу побитое лицо в волосы Валерии, рукой закрывая прореху на ее платье.
Маша окаменело смотрит перед собой на дорогу.
Впереди вооруженные автоматами собровцы производят досмотр «КамАЗа»; владелец «Жигулей» в «адидасовском» шерстяном костюме и
Время останавливается. Усталый и злой инспектор многократно переводит взгляд с фотографии Зиновия на лицо Викентия.
— Это ваша машина? — спрашивает он.
— Нет, я ее украл! — дерзко отвечает Викентий.
Инспектор обходит машину, смотрит на номер, заглядывает в техпаспорт.
— Капот! — показывает жестом.
Викентий тянет на себя рычажок, крышка подскакивает. Старлей проверяет номер двигателя. Возвращается.
— Что у вас в багажнике?
— Два миллиона долларов, — сквозь зубы отвечает Викентий. Мы смеемся. Инспектор недовольно качает головой, возвращает документы и прикладывает руку к козырьку:
— Проезжай, юморист!.. — Когда Викентий, включив левый поворот, выруливает на шоссе, вдруг кричит: — А ну стой!.. — и резко машет жезлом. Возвращается: — Машину помой! В Москву, чай, приехал… миллионер!
Миновав пост, Викентий выезжает на трассу и мчит, набирая скорость. Когда Ильинский поселок остается позади и мы оказываемся в столице, он начинает тормозить, съезжает в «карман» у маленького бесхозного пруда и останавливается.
С силой сжав баранку, Викентий роняет голову на обожженные руки, скрипит зубами. Его лихорадит.
— Ты чего это, Решетников? — испуганно спрашивает Маша.
Он молчит, мотает головой.
— Викентий, — я не на шутку обеспокоен его состоянием, я таким его ни разу не видел, — тебе плохо?
Он поднимает голову и поворачивает ко мне белое как лист бумаги лицо.
— Испугался, — признается откровенно и пытается изобразить улыбку. — Веришь, нет? Испугался… элементарно!..
— Нужно было оставить пушку в лесу, — даю я запоздалый совет. — Потом бы забрали.
— Начхать мне на пушку, — шепчет про себя Викентий, вынимает ключи из замка зажигания и выходит из машины.
Я следую за ним.
Он отпирает заднюю дверь «четверки». В багажном отсеке — кожаный саквояж Ямковецкого, рядом — огромная спортивная сумка с импортными наклейками (мы совсем не сообразили заглянуть в багажник — что там возит Зиновий).
— Вот это да! — оцениваю я саквояж. — А я про него совсем забыл… Три сотни тысяч баксов, Вик?.. Я тебя понимаю.
Теперь ко мне тоже приходит испуг — стоит только вообразить, что было бы, не поленись старлей заглянуть в этот саквояж!
— Ни хрена ты не понимаешь, Женя, — отчего-то злится Решетников и, подтянув к себе тяжеленную сумку, раздергивает «молнию».
— Что… это?! — шепчу я, инстинктивно озираясь.
— Это — два миллиона одиннадцать тысяч четыреста двадцать долларов США, — говорит он в пространство. И добавляет: — Я думаю, мы их заработали.