ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая
Шрифт:
Будь у того в заначке какая-нибудь ценность или хотя бы лакомство вроде шоколадной плитки, облагодетельствованный з/к Вальдек возможно и возложил бы такую жертву на алтарь Фортуны в лице ее низшего жереца — нарядчика, но карманы его выворачивались свободно, не теряя при сем даже крупинки махорки. Робкое же обещание некой благодарности в будущем встречено было сумрачно...
Ночью, перед подъемом, Рональда грубо стряхнули с верхних нар вагонки.
— Соберись на поверку! С вещами!
Во дворе штабной колонны строился московский этап, почти целиком. К нему пристегнули еще немало абезьских старожилов. Тоже с мешками и шмутками. Стало сразу очевидно, что тут дело пахнет новым переэтапированием, и, похоже, не близким! Под усиленным конвоем с овчарками и автоматчиками. Собаки хрипели от натуги
Кто-то уже разузнал, будто предстоит сперва недолгий путь по воркутинской железной дороге, до станции Чум, потом по дороге-новостройке — в сторону Полярного Урала, а дальше — в сопровождении тракторных саней — на одну из отдаленных таежных точек Заполярного строительства, до мест, еще не обжитых, то есть на так называемый «колышек». Это означало — разбивать на снегу палатки и начинать трудовую жизнь «аб ово» («от яйца») там, где экспедиция изыскателей ГУЛЖДС [47] года два ли, три ли назад вбила в мерзлый грунт занумерованный березовый колышек, обозначающий точку и номер будущей лагерной строительной колонны.
47
ГУЛЖДС — Гл. Управление лагерей железнодорожного строительства МВД СССР. (Прим. автора.)
Как и при всяком этапе, шмон был грубобеспощадным. Отбирали все «неположенное»: всякую памятку о доме, близких, фронте. Фотокарточки жен и детей, как всегда, летели под ноги вохровцам. Отбрасывались в одну кучу заветные мелочи: какая-нибудь привычная жестянка для табаку, служившая хозяину еще в полку, блокнотик с адресами; нужнейшие лекарства, вторые очки в футляре, зубная паста, а то и зубной протез, ежели он хранился про запас и найден был особо; домашняя ложка или фарфоровая кружечка, напоминавшая вам о детях, ибо служила она вашему меньшому, и жена на последней московской свиданке сунула ее заключенному мужу в дорогу... Десять раз пересчитанный — и по головам, и по спискам, и по формулярам [48] — этап, человек, верно, поболее четырехсот, только к полудню сумели погрузить в вагоны. Так как путь железнодорожный обещал быть недолгим — от полусуток до полных суток — в теплушках, вернее сказать в морозушках, начальство не предусмотрело ни нар, ни подстилок, ни печек. Зеков посадили прямо на обледенелом полу. А тут еще и морозец, по-весеннему коварный, ударил с норда по всей округе. Замела поземка, и вагонные крыши быстро побелели. Зеки-москвичи, клацая зубами, переиначивали Тютчева на абезьский лад:
48
Формуляр — личная карточка з/к с основными анкетными данными из дела. При перемещениях формуляры находятся у начальника этапной колонны. (Прим . автора.)
«люблю пургу в конце июня,
когда весенний первый снег» и т.д.
Рональд оказался в одном вагоне вместе со старыми московскими друзьями — Иваном Щербинкиным и агитатором-власовцем Николаем Федоровичем. В этапе из Москвы они, все трое, ехали раздельно, а тут судьба опять свела их вместе. Друзья расположились у вагонной стенки, жались друг ко другу поплотнее в чаянии томительно длинных часов в нетопленном телячьем экспрессе.
Уже перебрали они втроем события последних месяцев, помянули добрым и недобрым словом оставшихся в далеком Подмосковье гучковцев и кобринцев; уже начал было Рональд припоминать, для увеселения спутников, «Страшные рассказы» Вилье де Лиль-Адана и новеллы Эдгара По, а сигнала к отправлению все не было.
По главному пути с тяжким грохотом проносились на юг мимо станции Абезь эшелоны железных платформ, груженных воркутинским углем— черным сокровищем Севера, добываемым тысячами белых гулаговских рабов... Уже и паек этапный стали раздавать, притом необычно богатый: хлебная буханка и банка мясных
Начали было запирать тяжелые вагонные двери, отчего в «экспрессе» (он же — пятьсот-веселый!) сделалось еще сумрачнее. Вагоны слегка тряхнуло — похоже, прицепили к составу паровоз. И, видать, не «овечку», а более тяжелый «Э» с числом осей «5».
И тут-то вдоль пути забегали лагерные вохровцы и солдаты конвоя (а он, как давно известно — вологодский, который шуток не понимает). Глядевшие из вагона в щелку сообщили: появилась, мол, на горизонте сама Пушкариха — начальница штабной колонны. Это что-нибудь да значило! Пушкариха — бабища голубоглазая, мужеподобная, бывшая уголовница, теперь — выдвиженка ГУЛАГа! Рядом с начальницей размахивал руками и что-то доказывал нарядчик штабной, Рональдов благодетель. Потом в сопровождении начальника этапа Пушкариха с нарядчиком и вохровцами стала подходить по очереди к каждому вагону. Двери, одна за другой, снова откатывались в сторону — начальство, похоже, кого-то искало. Открыли, наконец, и вагон с тремя друзьями, москвичами.
В руках у начальника этапа белеет чей-то формуляр. Охрипшим на морозе голосом он, глядя в формуляр, вопрошает:
— Есть у вас в вагоне з/к Вардек, то есть з/к Вельден, то есть з/к Хвальбек?..
— Может, з/к Вальдек? — робко подсказывает Николай Федорович.
— Во-во! Так он здесь сховался, у, б...ь! Упрятался, падло! Давай вылезай! Говори: имя-отчество, статья, срок, конец срока?
— Рональд Алексеевич, 58-10, часть II, 10 лет, конец срока — 1955-й.
— А ты, туды-растуды! Добрался я до тебя! Прыгай с вагона, а то из-за тебя эшелон на два часа задержали, лярва! Эй, Пушкарева! Получай его формуляр! Долой его из этапного списка! Вот его шмутки, вот он сам! Другой раз, туды-сюды, мозги мне не... засоряйте! По эшелону: кончай раздачу пищи! Закрыть вагоны!
Паровоз пыхнул бодрее. Выходная стрелка с запасного пути на главный, похоже, не раз уже открывалась и вновь закрывалась: движение по главному пути задерживать было нельзя, а этапный эшелон, еще не тронувшись с места, выбился из графика. Воркутинская линия была уже передана ГУЛЖДСом Министерству путей сообщения и эксплуатировалась по общегосударственным правилам, а не по произволу гулаговского начальства, как это происходило по дороге строящейся. В теории, дорога могла даже оштрафовать абезьских гулждсовцев за долгую задержку эшелона на запасном пути. Практически же — ворон ворону глаз не выклевал, и последствиями задержек, как всегда, были только матюги, суматоха и нервотрепка. В данном случае никто и мысли не допустил бы, что шум и возня подняты из-за какого-то зека-одиночки!
...На колонну Рональда вели под такой мат, что даже здешние небеса чернели. Двое конвоиров сопровождали свою брань легкими тычками под арестантские ребра. Кто-то на улице спросил: «Где взяли беглого?..»
Естественно, что главный виновник происшествия — нарядчик — злобился более всех. И более всех трусил. Его месть — втихаря этапировать неблагодарного зека на колышек — сорвалась. Грозит и ему, и Пушкарихе нагоняй свыше, ибо с нынешнего утра з/к Вальдек был уже не рядовым работягой со штабной колонны, а в соответствии с приказом по управлению занимал пост старшего инженера по аннотациям и переводам при главном инженере Северного строительства. Во как!
И когда вышеназванный старший инженер не сел утречком за отведенный ему стол в технической библиотеке и не представил товарищу главному инженеру нужный тому перевод английской статьи, последовал громоподобный звонок начальнице колонны... Мстительному нарядчику, в результате этого эпизода пришлось расстаться со своей придурочной должностью: его перевели на штрафной лагпункт, наводить там порядок на разводах. Был он из «социально близких», и серьезные неприятности ему не угрожали!
Вот так, с опозданием на одни сутки, начал свою управленческую деятельность з/к Вальдек. С того дня товарищ главный инженер не имел недостатка в рефератах, аннотациях и переводах иностранной технической периодики, касавшейся постройки железных дорог в условиях вечной мерзлоты и полярной ночи