Горячая точка

Сербин Иван Владимирович

Молчание. Евгений Павлович зло выматерился. Все кончилось. Его надежды на сладкую жизнь развеялись как дым. Воробьев его обманул, словно дешевого фраера. Но если этот ублюдок капитан думает, что можно подставить Семерукова и уйти безнаказанно, а потом, сидя в кабаке и глуша с «телками» водку, посмеиваться, то он ошибается. И эти... благодетели, мать их. Думали, сделают из него козла отпущения? Ну уж нет. Не выйдет.

Семеруков протянул рацию охраннику:

— Настройся на ментовскую волну.

— Зачем? — не понял тот.

Евгений Павлович хлестнул его по лицу:

—

Делай, что говорят!

— Хорошо, шеф. — Охранник взял рацию, пощелкал тумблером настройки, отыскал нужный канал. — Пожалуйста, шеф.

Семеруков взял передатчик, помедлил секунду, вдавил клавишу: .

— Кто меня слышит? Кто меня слышит? Ответьте!

— «Пять-ноль один», слышу вас. Кто говорит?

— Это неважно. Слушай внимательно и запоминай: террористы собираются уходить из башни при помощи парашютов. Как понял?

— Понял вас! Террористы будут прыгать с парашютами! Кто говорит?

— Не важно. Слушай дальше. Их двадцать человек, заправляет всем капитан Воробьев. Слышишь меня?

— Слышу отлично!

— За всем этим стоит...

Внезапно со стороны двери послышался странный шипящий звук. Словно выпустили воздух из велосипедного насоса.

Передатчик вывалился из разжавшихся вдруг пальцев Семерукова и шлепнулся на пол. Евгений Павлович, с дырой в виске, завалился головой на спинку переднего сиденья. Анатолий Анатольевич, держа в обеих руках пистолет с глушителем, развернулся всем корпусом к охранникам и нажал на курок еще дважды, уложив обоих наповал.

Водитель обернулся, сообразил, в чем дело, и сунул руку за отворот пальто. А советник уже ловил на мушку его коротко стриженный затылок. Тот понял, что не успеет достать оружие, закричал, и в этот момент девятимиллиметровая пуля разнесла ему голову. Бурые капли повисли на лобовом стекле. Водителя швырнуло на рулевое колесо.

Анатолий Анатольевич торопливо сунул пистолет в руку одному из мертвых охранников, потянулся за рацией.

— Ответьте «пять-ноль первому»! Что у вас происходит? Эй! Вы меня слышите?

Анатолий Анатольевич взял передатчик, нажал клавишу:

— Слышу, «пять-ноль первый». За всем этим стоит Евгений Павлович Семеруков.

— Понял вас! Кто...

Советник отключил рацию, набрал новый код:

— Путник-1? Это я. Все сделано. Мой шеф скоропостижно скончался.

— Хорошо, — ответил Путник. — Теперь бери деньги и уезжай из страны. Искать тебя никто не будет. Мы об этом позаботимся. Но учти, появишься здесь когда-нибудь — умрешь. Понял?

— Понял.

— Все.

В эфире возникли помехи. Анатолий Анатольевич бросил передатчик на землю и наступил на него каблуком. Ударил. Сильнее, еще сильнее, пока плоский черный «пенал» не превратился в обломки.

Затем Анатолий Анатольевич забрался в салон, осторожно, чтобы не запачкаться кровью, достал кейс с деньгами, посмотрел на мертвого Семерукова и прошептал:

— Знаете, Евгений Павлович, какого человека можно назвать ущербным? Неосведомленного идиота.

Советник выпрямился, захлопнул дверцы «Мерседеса» и зашагал по Хованской, через дворы, к ВВЦ. В кармане у него лежал билет на ночной рейс. До Рио. Первым классом, естественно.

20.21.

Театральная площадь

Беклемешев еще ни разу в жизни не бывал за кулисами. Честно говоря, его путешествие через театр с трудом можно было охарактеризовать подобным образом. На сцену они так и не попали. Прошли под ней. Наверху топотали, слышались отчаянно громкие голоса, периодически переходящие в крик.

— Спектакль идет, — пояснил человек, к которому приехал Беклемешев.

Федор Владиславович Гуртовой оказался личностью весьма колоритной. На вид ему можно было дать лет шестьдесят пять — семьдесят, хотя на самом деле только перевалило за пятьдесят. Внешне Гуртовой очень напоминал Карла Маркса. Он являлся обладателем шикарной, густой, совершенно седой бороды и такой же шевелюры. Низенький, плотный, бледный, но очень подвижный, Федор Владиславович выкатился к служебному входу, осведомился быстро, с нажимом:

— Беклемешев — вы? Я — Гуртовой. Вы мне звонили. — Майор на память не жаловался. — Пойдемте. Лидия Тимофеевна, это ко мне.

Лидия Тимофеевна, строгая вахтерша неприступного вида, даже рта не успела открыть, а Гуртовой уже тащил Беклемешева вверх по крутой лестнице, приговаривая:

— Она меня любит, а я этим пользуюсь. Удивлены?

— Да нет, собственно, — слегка теряясь от плещущей из Федора Владиславовича энергии, ответил Беклемешев.

— На Маркса похож, да? Представляете, каково мне было с такой внешностью в доме для умалишенных? С ума сойти. Там, кстати, далеко не все умалишенные. Сейчас я вижу гораздо более сумасшедших людей. И все они, как это ни прискорбно, занимают весьма ответственные посты. — Они промчались мимо служебного буфета и оркестровой комнаты. — Тут тише. Спектакль идет.

— Хороший?

— Дрянной. Дрянь тоже бывает талантливой, но в нашем случае фамилия режиссера явно не Станиславский. Чтобы прийти к данному выводу, достаточно посмотреть его убогое варево в течение всего лишь пяти первых минут. Однако сие патриотическое вылизывание чиновничьих задниц собираются снимать, чему все несказанно рады. Дети наконец вздохнут с облегчением.

Прошли под сценой и оказались на следующей лестнице. Скатились вниз.

— Прошу! — Гуртовой гостеприимно распахнул дверь пожарного поста. Моя нора! Окна выходят на Большой театр, и по ночам я беседую с проститутками. Когда не сплю, разумеется. Милейшие женщины, доложу вам, и совершенно не дуры. Встречаются даже весьма начитанные. Недавно вот их компанию пополнила любительница Бодлера. Вам нравится Бодлер?

Беклемешев пожал плечами. Честно говоря, он Бодлера не читал. И в этом, несомненно, был ущербнее той проститутки, о которой говорил Гуртовой.

Пожарный пост оказался длинной и узкой, как кишка, комнатой со старым платяным шкафом, коротким диванчиком, пятью тумбочками и письменным столом. На столе лежала свежая газета, на которой, в свою очередь, покоился кусок ливерной колбасы и хлеб.

— Ужин, — сообщил Гуртовой. — Присоединитесь?

— Нет, спасибо. Я сыт, — ответил Беклемешев, присаживаясь. — Федор Владиславович, у меня к вам несколько серьезных вопросов.