Горячее селение Амбинанитело
Шрифт:
Нас не покидает грусть и сознание вины. Даже маленький Бецихахина приуныл, впрочем ненадолго. Предприимчивый мальчик нашел спасительное средство:
— Послушай, — бодро говорит он, — завтра принесу тебе двух новых цуров: мать с детенышем.
— Послушай, — отвечаю я, — лучше оставим цуров в покое.
— Нет, я принесу цуров! — упрямится маленький энтузиаст. — Будет у нас опять замечательная игрушка.
— Принеси… улиток! — хитростью стараюсь отвлечь его. — Вот будет игрушка!
Но Бецихахина не одобрил моего предложения. Он разочарован, он презирает и не понимает белого человека, до сих пор такого благоразумного. Бецихахина, пожалуй, может позволить себе это: ведь ему
ВЕЛОМОДИ И ОТВАЖНАЯ ОСА
Я хочу, чтобы коричневая девушка полюбила всех добрых животных так, как люблю их я: бескорыстно. Увы, для мальгашей это очень трудная задача, почти невыполнимая. Когда Веломоди бродит со мной по полям на опушке леса, она радостно, очень радостно встречает дронго, черного дрозда, ведь птица — друг ее племени бецимизараков. Но остальные птицы ее не интересуют, она просто не замечает их. Она довольна, когда носит мое снаряжение для ловли насекомых, улыбается великолепным бабочкам оризабус, они ведь добрые духи долины. Никогда не убивает их. Но других бабочек не признает; а если какая-нибудь попадется ей, она брезгливо морщится и ломает ей крылья. Ос давит палочкой, кузнечикам отрывает головы. Ей чужд мир душевных волнений в природе.
Но однажды она воспрянула духом: как-то на тропинке девушка наткнулась на маленькую осу и… влюбилась в нее. Влюбилась так безрассудно, что утратила даже мальгашскую сдержанность и громко стала доказывать, что это ее сестра.
Оса свила на ветке куста гнездо, похожее на бочонок, в котором лежала куколка, ребенок осы. Мать окружила свое детище самой трогательной заботой и сторожила его, усевшись поблизости. Горе всем, кто приблизится! Оса громко зажужжит, сорвется и как бешеная будет носиться вокруг кого бы то ни было — лемура, дронго или человека.
Ярость отважной матери ослепила девушку и открыла ей глаза. Оса стала ее духовным другом, символом сражающейся матери, существом священным, фади.
И я склоняю голову перед бурной стихией материнской любви — героической, яростной, уважаемой маленькой матери осы.
Полушутя, полусерьезно я отчитываю коричневых мужчин и говорю им в глаза, что они настоящие лентяи. Почти всю работу взвалили на слабые плечи женщин, а сами ничего не делают. Ведь это несправедливо. Женщина занята на самых тяжелых работах в поле, женщины сажают и убирают рис, тащат его домой, варят. С утра до вечера, везде и всюду женщины. Правильно ли это? Мои друзья, старик Джинаривело, Тамасу и Берандро слушают меня, широко раскрыв глаза и рты. На потом они хохочут — вазаха придумывает забавные шутки! И Джинаривело добродушно объясняет, что женщины созданы для всего этого. Так было всегда и так будет, бог так велел. Впрочем, почему я не вспомнил, что мужчины готовят поля для посадки риса, целыми днями гоняя на них скот?
— А кто смог бы заменить женщину в поле? — спрашивает Берандро.
— Как кто? Мужчины! — отвечаю. — В Европе только мужчины пашут, сеют, косят…
— Может быть, в Европе и детей рожают мужчины?
То, что рассказывает вазаха, удивительно и неправдоподобно.
Всем известно, что женщина должна рожать. Ей предназначено быть матерью. Земля тоже родит, она тоже мать, и между ними никакой существенной разницы нет. А разве не знают белые люди, что душа женщины тоже берет начало в земле, а если природа
Мои друзья разошлись. В их представлении о возникновении жизни есть ясность и мудрость.
В горячей, пышной долине, а также в сознании мальгашей укоренилась великая сила — материнская любовь. Одно чувство охватывает всех матерей, в один хоровод сплелись плодородие земли, счастье женщин, тайна насекомых и даже волнение бойкой маленькой осы. Хоровод радостный, победоносный, великий… А ведь половины населения он не охватывает. Не принимает в нем участия мужчина — фигура серая, никчемная, трутень. Мышцы у него сильные, но здесь он только пешка.
ЛОЛОПАТЫ — ПРЕДВЕСТНИК СМЕРТИ
— Мы правильно идем? — спрашиваю Веломоди.
— Да, вазаха, — отвечает она тихо, скорее взглядом лучистых глаз, чем голосом.
— Ты хорошо знаешь дорогу?
— Хорошо.
— Скоро мы придем?
— Скорее, чем сварить рис.
«Сварить рис» — это мальгашская мера времени, приблизительно четверть часа.
Мы уже давно миновали поля возле Амбинанитело. Остались позади голоса деревни. Нас со всех сторон окружил лес. Косые лучи послеполуденного солнца еле пробиваются сквозь густую листву. Тропинка ведет вдоль берега Антанамбаланы, вверх по течению реки; воды не видно, но ее близость чувствуется, земля всюду влажная.
Мы в густом лесу. Даже на Амазонке немного было таких глухих мест и такого засилия растительности. Три созидательные силы — постоянная влага, постоянная жара и плодородие почвы — создали непроходимую чащу деревьев, лиан, кустов и трав. Стволы и ветви деревьев большей частью покрыты ковром всевозможных наростов, среди них замечаю известные уже сорта орхидей. Мощные стволы папоротников-деревьев вздымаются, как призраки. Змеевидные лианы опутывают стволы великанов и душат их. Другие вьющиеся растения свисают с веток наподобие фестонов и занавесей; их так много, что порою лес кажется существом, которого поймали в сети и жестоко впрягли в ярмо. Ничего нет удивительного, что мальгаши боятся чащи и считают ее жилищем мстительных духов.
Все еще жарко. Словно пламя льется с неба и полыхает в кустах. В этот послеполуденный час птицы уже проснулись, а насекомые еще не умолкли. И вокруг нас клубится неисчерпаемое богатство звериной жизни. Ее не столько видно, сколько слышно. Жужжание, стрекотание, свист, шуршание — миллионы летающих, ползающих, дрожащих насекомых; громкое кваканье, щебетание, всевозможное пение, хлопки, мяуканье, звук пилы, удары бубна и даже человеческий смех — это птицы. Протяжный вой — пожалуй, лемуры. Я захватил с собой ружье, но не стреляю; Веломоди несет сетку для ловли бабочек, но не ловит. Мы сегодня нацелились на особенную дичь.
Малозаметная тропинка становится все более запущенной и все менее проходимой. Мы продираемся сквозь заросли и лианы и часто перепрыгиваем через сгнившие пни. Не будь Веломоди со мной, я бы давно запутался в этом зеленом хаосе.
Миновали часть леса с густо переплетенными верхушками деревьев и вечным полумраком. Здесь пахнет корицей, медом и перцем. Характерный для этого леса раздражающий запах, острый, но приятный.
Вдруг Веломоди, идущая впереди меня, испуганно вскрикивает и пятится, судорожно хватает меня за плечо и тревожно смотрит вдаль.