Горячее сердце. Повести
Шрифт:
Вдруг она уловила шум голосов и подняла голову. Откуда-то из темной улицы в чутком ночном воздухе доносился шорох шагов — дало много людей. Она бросилась через мост, ударилась ногой об угол ящика с песком, но не почувствовала боли. Наверное, она еще не опоздала.
Возбужденная, уверенная толпа со знаменами и винтовками двигалась, тяжело и глухо стуча по настилу моста. В центре ее, тускло блестя стальной башней, ехал броневик.
«Это он, это он, — бросившись в толпу, взволнованно подумала Вера. — Едет Ленин. Не опоздала! Не опоздала!»
—
Люди говорили, радостно сверкая глазами, улыбались. Они знали что-то такое, чего не знала она. Вера почувствовала себя обделенной. Ей хотелось расспросить, что говорил Ленин, какой он. Она боялась, что не сможет увидеть и услышать его. Ведь уже глухая ночь.
Но она увидела Ленина. Он вышел на тесный балкончик бывшего особняка Кшесинской и, взмахнув рукой, слегка хрипловатым, но сильным голосом начал говорить, подавшись вперед:
— Да здравствует социалистическая революция!
Вера перестала дышать. Проглотив возникшую от волнения спазму, она привстала на носках, стараясь не пропустить ни одного слова. Острые, твердые фразы высекали бурный восторг. Это была та смелость, та ясность, которой все ждали, о которой говорил Николай Толмачев.
Не верить Временному правительству! Оно не даст народу ни мира, ни хлеба, ни земли! Вся власть Советам! Полная ликвидация войны!
Как много можно, оказывается, сказать за какие-то пять-шесть минут. Какие огромные мысли передать. Вера была потрясена. Она приняла всего его, этого коренастого подвижного человека с крутым огромным лбом, чуть картавым голосом, хотя он был совсем не таким, каким она представляла его еще полчаса назад. «Вот таким и должен он быть, обыкновенным человеком, — подумала она с теплотой в сердце, — и никаким другим, — и восторженно вплела свой голос в тысячеголосое «ура!».
Троицкая площадь постепенно пустела. А Вера не уходила. Ей хотелось с кем-нибудь поделиться горячими мыслями, сказать, что теперь ей стало понятно, что надо делать. Революция, социалистическая революция должна быть, и скоро, не через десятилетия, а, быть может, в этом же году.
В такую ночь нельзя было спать, да она и не смогла бы заснуть. Надо было так много обдумать, столько нахлынуло вдруг чувств. Но некому было высказать все это. Лена уехала в Вятку, Зары все равно не застать.
Возвратившись домой, Вера села к столу и этой ночью написала еще одно письмо Ариадне.
«Я думаю, что мы самые счастливые люди. Нам просто страшно повезло. Тысячи революционеров в разные времена боролись за революцию, мечтали о ней и умирали, так и не дождавшись, а мы уже дождались одной и будем делать теперь другую — социалистическую. Это, по-моему, самое счастливое счастье!»
Толмачев окликнул ее в коридоре дворца Кшесинской. Живые, умные глаза светились восторгом.
— Уезжаю, Верочка, на Урал! Со мной вместе Зара, Сергей, еще
У Веры горячей радостью вспыхнули глаза.
— Я согласна!
Она решила, что сначала поедет в Вятку повидаться с матерью. А потом — на Урал, куда посылал Николая Толмачева ЦК партии.
— Вот там мы повоюем! — провожая ее на вокзал, говорил Сергей.
На углу задержались. Чистенький толстяк с измятыми губами говорил собравшейся вокруг него жиденькой кучке прохожих, что он располагает точными данными о шпионской деятельности лидера большевиков Ленина в пользу Германии.
Поставив Верин чемодан, Сергей рванулся к толстяку.
— Где ваши данные?
Тот свирепо оглянулся.
— А ты кто такой, чтобы я тебе объяснял?
Сергей протянул руку и, схватив толстяка за грудь, тряхнул его. Тот, багровея, сполз со ступенек крыльца. Истерично взвизгнула женщина:
— Избивают!
Как опара, стала разрастаться толпа. Кто-то взмахнул кулаком. Вера рванулась в толпу, но ее оттолкнули. Что будет с Сергеем?..
Ей повезло: она увидела трех матросов, бросилась к ним. Молча выслушав ее, высокий, безбровый, с надписью на бескозырке «Амур», энергично двигая круглым плечом, пробился к крыльцу и, погрозив огромным, с гирю-пудовку, кулаком, спросил:
— Кто желает?..
Никто не желал.
Бородин выбрался из толпы. Над глазом виднелась красная шишка.
— И почему тебе всегда попадает? — сердито спросила Вера.
— Я с детства драчливый, — беспечно ответил Сергей. — Ничего, этот боров больше не будет так кричать, — и неожиданно громко расхохотался: у него в руке был шелковый галстук толстого господина.
— Я даже не заметил.
— «Француз» все-таки в тебе живет, — не в состоянии больше сердиться, сказала Вера. — Это совсем в твоем духе.
— Совсем в моем, — согласился он и остановил проезжавшую мимо пролетку.
На переполненном тесном перроне, отведя к зубчатому заборчику Сергея, Вера долго растирала у него над бровью синяк. Бородин стоял, укрощенно наклонив голову.
Ударил колокол. Вера бросилась к вагону. Сергей вскочил вместе с ней в тамбур, быстро прижал ее руку к губам. Только у самого конца платформы выпрыгнул из вагона. Вера с тревожно бьющимся сердцем выглянула. Сергей медленно махал ей фуражкой...
— Это вы? — услышала вдруг рядом с собой удивленный голос.
На нее растерянно смотрел Гриша Суровцев. «Наверное, он видел, как прыгнул Сергей, в общем, все видел», — подумала Вера и почувствовала, как жаркий румянец заливает щеки.
— Здравствуйте, Гриша, — сказала она, проходя в вагон.
Суровцев запоздало схватил чемодан.
— А я вас не узнал совсем, — опуская застенчивый взгляд, признался он. — Очки потерял...
Потом, стоя у раскрытого окна, он пылко говорил о том, что теперь понял, какому великому делу служила Вера.
— Революция победила. Сейчас надо работать на благо народа. Это так чудесно!