Горячее сердце
Шрифт:
— Вы в Китае пили зеленый чай? — спросил Белобородов у Макарова, когда секретарша принесла им кипяток.
Макаров изобразил на лице пренебрежительную мину:
— Приходилось по необходимости. Принимал как лекарство.
— А мне, признаться, он понравился. Один раз был в Средней Азии, там угощали. Жаль, здесь не продают.
— Знать бы, что встретимся, прихватил бы для вас пачки две-три, — улыбнулся Макаров, прихлебывая из кружки.
— Вам только об этом и, думать было, — отшутился в ответ Белобородов. — Обо мне и о чае. Да… Вот вы на одном из допросов сказали мне, что вас не устраивали политические взгляды вашего патрона Чжан Гоцзы и что японская военщина явилась для вас одной из тех новых
— Не обязательно монархии, — вставил Макаров.
— А, так к этому времени вы уже были согласны и на буржуазный строй? Кстати, что сталось с Орловым? Вы почему-то ни разу не вспомнили о нем в своих показаниях о китайском периоде своей жизни. Неужели не приходилось встречаться?
— Он остался в России! — неожиданно выпрямившись, Макаров вскинул голову. — Все время, пока я жил в Китае, я завидовал его участи и горько сожалел, что не последовал его примеру. Это был истинно русский человек. Он не захотел, как мы, обманывать себя напрасными надеждами и предпочел умереть. Он застрелился за день до отплытия нашего парохода из Владивостока. Мы похоронили его, как он просил в посмертной записке, возле одной из церквей…
Белобородов мягко положил на стол ладонь: — Ну что ж, вернемся снова к дальним берегам. Скажите, у вас были с кем-либо из японских официальных лиц беседы, касавшиеся планов Японии в отношении СССР?
— Такая беседа была у меня в Шанхае с Сэйко Камиро.
— Но Камиро ведь не представлялся вам как официальное лицо?
— Тогда — нет. Однако после моего переезда в оккупированный японцами Харбин он беседовал со мной уже как представитель японских разведывательных органов.
— И что он вам сказал во время первой встречи в Шанхае?
— Камиро дал мне понять, что вслед за захватом Маньчжурии и Китая влияние Японии распространится дальше, а именно на территорию СССР, восточнее Уральского хребта.
— Какая роль в осуществлении этих планов отводилась белоэмигрантам?
— Камиро выразил надежду, что наше сотрудничество окажется долгим и взаимно полезным. При этом он оговорился, что в дальнейшем речь пойдет о сотрудничестве иного рода. Нам известно, сказал он, что у вас высокий офицерский чин, и вы вправе рассчитывать на столь же высокое положение в той части России, которая выйдет из-под влияния большевиков… Я прошу мне поверить, что, прожив в новой России больше года, я понял всю беспочвенность этих планов японцев!..
— И однако же решили сообщить им о своем местонахождении.
— Моя откровенность оборачивается против меня, — с удрученным видом усмехнулся Макаров. — Уж если на то пошло, я ведь мог и не говорить вам о посылке сообщения.
— В чем-то, значит, вы не до конца откровенны, — проговорил, задумчиво покачивая головой, Белобородов. — Во всяком случае, я хотел бы знать истинные ваши намерения.
— Я сделал это вопреки своему желанию, — понурив голову, ответил Макаров.
— Ты чего это хмурый такой? — спросил Белобородов у Леонида.
— А!.. — махнул тот с безнадежным видом рукой и отвернулся.
— С невестой, что ли, поссорились?
— Хуже! — буркнул Леонид и уселся на табурет напротив Алексея Игнатьича. — Как хоть вы-то со своей женой — тоже каждый раз ссорились из-за этих самых… командировок? Не плакала, когда на день-другой задерживались?
— Уже до этого дошло? — удивился Белобородов. — Рановато, брат. А как мы жили? Ну, как… Моя Вера Ивановна в ВЧК работала.
— Тогда конечно… — покивал Леонид. — А ее мамаша как?
— Вера Ивановна без матери росла. А ты не с будущей ли тещей?..
— Да от нее все и идет, — вздохнул Леонид. — Так-то бы у нас с Ленкой помаленьку все бы образовалось…
— Не знаю, что и посоветовать, — улыбнулся Белобородов. — Одно могу сказать: надумаешь жениться — уводи жену с собой. Поди, найдется какая-никакая комнатешка. Выхлопочем.
— В чем и дело, — смущенно качнул головой
— Что значит — мамаша не отпустит? — строго поглядел на него Белобородов. — А сама Елена что думает?
— Не было еще у нас с ней об этом разговора, — вздохнул Леонид.
— Ну так поговорите! Как же ты собрался жениться, если не знаешь самого главного: пойдет за тобой твоя будущая жена на край света или нет? Женитьба — дело серьезное. Я понимаю — любовь и все прочее, тоже ведь был молодым, но сам подумай: ты не хуже моего знаешь, какая у нас работа, и если еще дома не будет покоя… Мне, понимаешь, сейчас с тобой о делах надо говорить, а приходится вот о чем…
— Вы ж сами спросили, Алексей Игнатьич, я и не собирался…
— Спросил, потому что вижу: грусть-тоска тебя гложет, весь взвинченный — не подступись… Ну ладно, пора к делам переходить. Тут кое-что любопытное всплыло. На, почитай. Пока хоть отсюда и досюда…
Леонид читал, а Белобородов неторопливо расхаживал по кабинету, потирая подушечками пальцев виски и что-то бормоча себе под нос.
«В о п р о с: Кого из агентов японской или иных действовавших против СССР разведок вы знали среди проживавших в Китае русских белоэмигрантов?
О т в е т: Вполне возможно, что среди знакомых мне русских белоэмигрантов были агенты действовавших против СССР разведок, однако достоверными сведениями на этот счет я не располагаю, поскольку вербовка агентуры проводится тайно. На одном из предыдущих допросов я упоминал о бывшем белогвардейском офицере Зарецком, состоявшем, как я предполагаю, на службе у японских разведывательных органов.
В о п р о с: На чем основано это ваше предположение?
О т в е т: В частности, на том, что сам я был завербован при его непосредственном участии. Зарецкий познакомил меня с сотрудником японской разведки Сэйко Камиро и в дальнейшем при необходимости передавал мне его поручения.
В о п р о с: Кого еще вы можете назвать?
О т в е т: В Шанхае — кажется, в начале 1930 г. или в самом конце 1929-го — один бывший белогвардейский офицер, фамилий не помню, в разговоре со мной обмолвился о том, что давал согласие на заброску в СССР и что ему за это было обещано вознаграждение в тысячу долларов. Однако впоследствии он отказался от этого намерения, опасаясь, что на советской территории его могут узнать люди, с которыми он встречался до эмиграции.
Как теперь припоминаю, однажды в Харбине я оказался свидетелем встречи офицера японской разведки с Флоренским Владимиром Степановичем, который сейчас работает на Увальском заводе заместителем начальника электроцеха.
В о п р о с: Когда и при каких обстоятельствах это произошло?
О т в е т: В июне 1931 г. я пришел в фотоателье Жаровой для конспиративной встречи с сотрудником японской разведки Камиро. Там, в глубине вестибюля, за плотными портьерами, располагалось небольшое кафе. Камиро явился несколько позднее меня. Когда он вошел в кафе, один из посетителей поднялся со своего места и шагнул ему навстречу. Тепло поприветствовав друг друга, они обменялись несколькими японскими фразами, после чего тот посетитель вышел и больше при мне в кафе не появлялся. Камиро сказал мне, что это его старый русский друг Владимир Степанович Флоренский и что они познакомились еще в те времена, когда тот занимал пост министра в правительстве Колчака».
— Ну и ну! — помотал головой Леонид: похоже, еще одно крупное дело, да какое — министр!
Сдвинув брови, не отрывая завороженного взгляда от протокола, он молча покачивал головой из стороны в сторону.
— Кажется, твой старый приятель? — напомнил ему Белобородов.
— Не такой старый, — с широкой улыбкой возразил Леонид. — Двух месяцев нет, как познакомились. Подумать только: с министром, как сейчас с вами, разговаривал! Правда, с бывшим…