Горячие деньги
Шрифт:
– Трое!!! – воскликнул Малкольм.
– Один из них, как мы знаем, господин Вест, – напомнил я. И сказал, обращаясь к Весту: – Учитывая это, не скажете ли вы, кто именно просил вас разыскать моего отца?
Он задумался.
– Я не знаю наверняка, которая госпожа Пемброк меня нанимала. Но… э-э-э… даже если узнаю в ходе расследования, боюсь, сэр, что все равно не смогу вам сообщить.
– Профессиональная этика, – сказал Малкольм, кивнув.
– Я предупреждал вас, сэр, – сказал мне сыщик, – о конфликте интересов.
– Да, конечно. Она уже заплатила вам?
– Нет, сэр, еще не заплатила.
Он поднялся, и хотя даже отдаленно не напоминал Атланта, казалось, на плечи ему давила не меньшая тяжесть. Он с унылым видом пожал руку мне, потом Малкольму, и сказал, что будет сообщать нам о ходе расследования. Когда он ушел, Малкольм тяжело вздохнул и попросил налить ему еще виски.
– Ты не выпьешь со мной? – спросил он, когда я протянул ему стакан.
– Не хочется.
– Что ты думаешь об этом Весте?
– Староват он для такой работы.
– Ты сам слишком молод. А у него богатый опыт.
– В этом он не сравнится с женщинами семейства Пемброк.
Малкольм иронически улыбнулся.
– А кто сравнится?
Утром мы со всеми мыслимыми удобствами прилетели в Париж. В аэропорту нас встретил шикарный лимузин с водителем. Мы сели в машину и сразу же попали в автомобильную пробку, которая как единый организм с царственной медлительностью двигалась к Лонгшаму.
Французский ипподром, украшенный трепещущими флагами, казалось, с ненасытным аппетитом готов был проглотить tout le monde Ссылка3 . Пройти напрямик через зрительские трибуны, где над толпой витали гортанные звуки и тяжелый запах чеснока, было невозможно.
Как выяснилось, к черному лимузину у Малкольма прилагалось приглашение во французский Жокейский клуб, пропуск во все закоулки ипподрома и роскошный обед вместе с совладельцем Блу Кланси, господином Рэмзи Осборном.
3
Tout le monde – весь свет (франц.)
Рэмзи Осборн, сияющий joie de vivre Ссылка4 , сразу привлекавший к себе внимание, оказался необъятных размеров шестидесятилетним американцем, который возвышался над Малкольмом, как башня. Они сразу друг другу понравились и уже через каких-нибудь две минуты стали приятелями.
– Мой сын, Ян, – представил меня Малкольм.
– Приятно познакомиться. Это вы устроили нашу сделку? – Осборн энергично потряс мне руку. Глаза у него были светло-серые, взгляд ясный и открытый. – Сказать по правде, я собираюсь приобрести молоденького жеребчика и кобылку к следующей Классике, и выручка за половину Блу Кланси как раз пойдет на это.
4
Joie de vivre – радость жизни (франц.)
– А если Блу Кланси выиграет Арку? – спросил
– Было бы отчего печалиться! – Он повернулся к Малкольму: – Какой у вас осмотрительный сын!
– Да уж. Осторожен, как астронавт, – отозвался Малкольм.
Осборн снова развернулся ко мне:
– В самом деле? А вы играете на скачках?
– Осмотрительно, сэр.
Он рассмеялся, но веселье его было не слишком искренним. Малкольм решительно нравился ему гораздо больше, чем я. Я оставил их сидеть вдвоем за столиком, удостоверился, что никакой убийца не проскользнет мимо дотошных охранников в элитную твердыню французского Жокейского клуба, а сам спустился на нижний этаж. Мне больше нравилось находиться поближе к месту действия.
Я уже бывал на скачках во Франции, когда работал помощником тренера, возившего своих лошадей через пролив так же беззаботно, как в Йорк. «Париж и Довилль ничуть не дальше», – говаривал он, отправляя меня из Эпсома в ближайший аэропорт, в Гэтвике, когда у него не было желания ехать самому. Поэтому я немного знал французские ипподромы и знал, где искать то, что мне нужно, – его неотъемлемую и самую важную часть, огромные трибуны, заполненные суетливыми и горластыми французскими любителями скачек.
Мне нравились звуки ипподромов, запах лошадей, движение, вспыльчивость французских зрителей, их живая жестикуляция, придававшие своеобразный шарм нижнему ярусу трибун. Британским жокеям французские болельщики казались безумно агрессивными. И в самом деле, однажды мне пришлось кулаками отбивать у болельщиков своего жокея, проигравшего на фаворите, которого я представлял. Тот случай оскорбил жокеев до такой степени, что они отказались ходить из весовой к лошадям через толпу зрителей. И теперь в Лонгшаме соорудили специальный проход из весовой в конюшни – по эскалатору, заключенному в пластиковый тоннель, на мостик, который заканчивался другим эскалатором в таком же пластиковом тоннеле у конюшен.
Я побродил немного вокруг трибун, поздоровался с несколькими знакомыми, посмотрел первую скачку с тренерской трибуны, разорвал свой проигравший билет тотализатора, еще чуть-чуть погулял и наконец почувствовал себя не в своей тарелке. Не было никакой неотложной работы, не нужно было седлать лошадь, готовиться к скачке… Непривычное ощущение. Я не мог вспомнить скачек, в которых мне не пришлось бы принимать деятельное участие. Скачки для меня были не развлечением – это была моя жизнь. И без дела я сейчас ощущал какую-то странную пустоту.
Немного расстроенный, я вернулся на верхний этаж, к Малкольму. Он наслаждался новой для себя ролью владельца породистой лошади. Малкольм говорил о Призе Триумфальной Арки, называя ее просто «Аркой», как будто это понятие появилось в его жизни давным-давно, а не каких-нибудь два-три дня назад. Он обсуждал с Рэмзи Осборном будущее Блу Кланси с таким видом, словно понимал, о чем идет речь и вообще прекрасно разбирался в лошадях.
– Мы подумываем насчет Кубка коннозаводчиков, – сообщил он мне. Блеск в глазах Малкольма я воспринял как отчаянный вопрос и в то же время мгновенное решение.