Горячие деньги
Шрифт:
В комнате у Робина было очень холодно – французские окна были распахнуты настежь. Малкольм неуверенно прошел через комнату и закрыл их, но Робин подбежал и снова распахнул. Малкольм погладил Робина по плечу и пошел ко входу. Робин посмотрел на него очень внимательно, с каким-то озадаченным выражением на лице, и на меня точно так же – как будто стараясь нас вспомнить, но безуспешно. Я и раньше не раз замечал у него такой взгляд.
Мы разложили перед ним новые игрушки. Робин потрогал их и оставил. И вот я открыл коробку из-под конструктора и достал его старые игрушки.
Робин бросил на них мимолетный взгляд
– Пф-ф-ф… пф-ф-ф…
– Боже мой! – вырвалось у Малкольма.
Я открыл пакет с шариками и надул несколько штук, завязал узелки на шейках и бросил на пол. Робин стоял рядом и раздувал щеки, пока я не надул все шарики, которые были в пакете. Он был возбужден и не переставал с силой выдувать воздух, как будто поторапливая меня.
И вот все шарики раскатились по полу – голубые, красные, желтые, зеленые, белые… Робин стал прыгать по комнате и яростно давить шарики – один проткнул ногтем, на другой с силой наступил пяткой, еще один прижал к стене ладонью – давал выход гневу, который не мог выразить словами.
Обычно после этого ритуала Робин успокаивался, тихо усаживался в углу и смотрел, почти не мигая, прямо перед собой, на разноцветные клочья, оставшиеся от шариков.
Но на этот раз он подбежал к столу, схватил маяк и грубо разломал на четыре или пять кусков, которые с силой вышвырнул через окно подальше в сад. Потом поднял часы и злобно открутил от них проволочки вместе с руками Микки Мауса.
Малкольм ужаснулся. Тихий и послушный Робин выплескивал свою ярость таким способом, который был доступен его немому телу. Гнев его поражал своей неистовой силой.
Мальчик схватил часы в правую руку и пошел вдоль стены комнаты, стуча ими о стену при каждом шаге. Шаг – удар, шаг – удар, шаг – удар.
– Останови его, – взмолился потрясенный отец.
– Нет… слушай, он говорит!
– Он не говорит.
– Он говорит нам…
Робин дошел до окна и изо всех сил бросил искалеченные часы в сад. Потом начал издавать какие-то неясные звуки, мычать, реветь без слов. Его голос охрип и огрубел от долгого молчания и оттого, что мальчик постепенно превращался в мужчину. Звуки, казалось, возбуждали Робина, все его тело напряглось, выталкивая наружу его голос, звуки, плотина молчания наконец прорвалась… и хлынули слова.
– Ааах… ааах… ааах… Не-е-ет… не-е-ет… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… – Он взывал к небесам, к своей горькой судьбе, к ужасной несправедливости этого тумана в его мозгу. Взывал гневно и неистово. – Сирена… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… – Но постепенно слова становились все бессмысленнее, они становились просто совокупностью звуков, не более.
Я подошел вплотную к Робину и заорал ему на ухо:
– Сирена умерла!
Он немедленно перестал кричать.
– Сирена умерла! – повторил я еще раз. – Как часы. Разлетелась на куски. Уничтожена. Мертва.
Робин повернул лицо ко мне и со смутной надеждой посмотрел мне в глаза. Его рот был полуоткрыт, но ни единого звука он не издавал, и внезапная мертвая тишина так же угнетала, как недавние крики.
– Си-ре-на у-мер-ла, – снова сказал
– Он не понимает тебя, – сказал Малкольм, а Робин пошел в угол, сел, обхватив колени руками, уронил голову на руки и начал раскачиваться из стороны в сторону.
– Сиделки считают, что он понимает почти все, – сказал я. – Не знаю, понял ли он, что Сирена умерла. Но, по крайней мере, мы постарались ему об этом сказать.
Робин раскачивался, совершенно не обращая на нас внимания.
– Но какое это имеет значение? – беспомощно спросил Малкольм.
– Для него это очень важно. И если он понял нас хоть немного, он должен наконец успокоиться. Он разбил часы и маяк потому, что, по-моему, он все же кое-что помнит… Я думал, что попытаться все же стоило… хотя и не ожидал таких результатов. Но я уверен, что Робин разбил часы, которые подарила Сирена, потому что они напомнили о ней – она подарила их мальчикам незадолго до катастрофы. Где-то в его бедной голове перепутанные мысли иногда проясняются.
Малкольм кивнул, озадаченный и настороженный.
– Может, это было даже в тот самый день. Близнецы были счастливы в Квантуме, куда она так страстно стремилась, ты все время с ними возился, ты так любил их… Может быть, именно тогда она решилась на это сумасшествие – и решила превратить свои мечты в действительность. Ей не повезло – за тебя взялась Мойра… но я уверен, что она попыталась.
Малкольм широко раскрыл глаза.
– Нет! Не говори этого! Нет!!!
Я продолжал:
– Я думаю, Робин видел того лихача, который сшиб их машину с дороги. И каким-то невероятным, непостижимым образом он помнит, кто это был. Нет, Сирена, нет, Сирена, нет… Ты слышал, что он говорил. Я еще в Нью-Йорке заподозрил, что это могло случиться именно так. С Сиреной это началось задолго до того, как она избавилась от Мойры. Я думаю, она убила Питера… и Куши.
ЭПИЛОГ
Через год все мы снова собрались в Квантуме на торжественную церемонию открытия. Дом был украшен флагами и гирляндами, пробки от шампанского шумно взлетали в воздух.
После долгих колебаний Малкольм все же решил восстановить дом. Без Квантума семья могла совсем развалиться, а он не хотел этого. Когда отец рассказал о том, что собирается сделать, все встретили это решение дружным одобрением, и Малкольм перестал сомневаться, что поступает правильно.
После получения чеков и ознакомления с текстом завещания всеобщая затаенная и открытая вражда резко пошла на убыль, и я неожиданно перестал быть всеобщим врагом номер один, кроме, пожалуй, одной Алисии – до сих пор и навсегда. Малкольм, убрав из завещания Сирену, заверил его по всей форме и передал на регистрацию в государственное учреждение.
Малкольм все еще считал, что балует и портит своих детей, дав им деньги, но не мог не признать, что от этого они стали счастливее. А в некоторых случаях даже гораздо счастливее – как Дональд и Хелен, у которых все неприятности были только из-за денег. Хелен выкупила свои драгоценности и перестала расписывать фарфор, Дональд выплатил долг банку и финансовой компании, и мог теперь управлять своим гольф-клубом с легким сердцем.
Через несколько недель после смерти Сирены Хелен пригласила меня в гости в Марбелхилл-хаус.