Горячие точки
Шрифт:
– Если бы не привел, отобрали бы!
– Лихой! В селе всего семьдесят восемь дворов, а ты видел, сколько молодцев нас встретило? Женщин и детей попрятали, многих вообще еще в том году отправили к родне на равнину. А эти парни зачем остались, пахать, что ли? У них если есть где мозоли, так только на плече – от автомата.
Мага управился с бараном минут за двадцать. Охотник нашел длинную жердь, на которую привязали тушу. Нести стало удобней.
17.40.
Вошли в лес. Только что туман был впереди, и вот он уже вокруг нас. Сплошное молоко. Сразу стало темно. Только белые верхушки леса напоминают о том, что еще день. Из
– Гуся, а здесь волки есть?
– Есть, конечно. Смотри, как Амир по сторонам оглядывается, у него ведь сумка с ливером от барашка. Если отстанет, загрызут.
– Ладно, Гуся, перестань пугать корреспондента.
Где-то вверху лес шумит от ветра. Туман, оседает на листьях и сыпется вниз крупным дождем. Сначала промокли от пота, теперь – от дождя и противной мороси тумана. Тяжело дышать. Нестерпимо болит колено, стараюсь больше опираться на левую ногу.
19.30.
Выходим из леса. Свет в конце тоннеля не получился. Здесь уже ночь. Зато нет дождя. Смотрю в небо, и чудится, что вижу звезды. Нет, туман, показалось.
Охотник тащит свой мешок на каком-то запредельном десятом дыхании. По-моему, он даже ничего не слышит. По крайней мере на происходящее вокруг не обращает никакого внимание, идет, уткнувшись себе под ноги. Но в армии говорят, что солдат идет столько, сколько может, а потом еще столько, сколько надо. Гуся прет со своим огромным пакетом как маленький трактор. Но даже он, весельчак и балагур, уже давно не пытается веселить остальных.
Только Мага по-прежнему насторожен и внимательно смотрит по сторонам. Он идет первым, и первая растяжка или первая пуля – ему.
Две трети пути уже прошли. Привал.
Достаю из-за пазухи блокнот. Это самая сухая вещь из всего, что у меня есть. Чтобы делать записи в полной темноте, для каждой строчки переворачиваю страницу. И все-таки страницы размокли, ручка не пишет.
Война слагается не только из крови и смертей. И эта, другая сторона войны, тоже страшная. Она состоит из вопросов.
Почему вместо полнокровных частей в бой идут импровизированные сборные команды военных округов. Россыпь батальонов, которую как ни складывай, в сплоченную дивизию не сложишь.
Где тот опыт, который оплачен кровью прошлых войн?
Почему три года временного мира, подаренные нам в Хасавьюрте, прошли для нас впустую?
Старая армейская шутка гласит: в армии бывает только два неправильных решения – наступать в сторону, обратную фронту и форсировать реку вдоль берега, а не поперек. Все остальные решения являются более или менее целесообразными. На случай, если что-то не вышло, в запасе есть другая шутка: я начальник – ты дурак. То есть я решил, а ты не смог исполнить. В Ханкале никто не признает, что операция провалена. Напротив, чем бы она ни закончилась, будут рапорты об успешном выполнении задачи, о трофеях, о каких-то виртуальных трупах боевиков.
На первый взгляд, дикая смесь самодурства и страха ответственности. Но есть и другой, более глубокий смысл. Солдат не должен сомневаться в правильности командирского решения, а для этого в нем должен быть уверен сам командир. И не смотря на потери, которые понесла армия в ходе реформ и сокращений, сомневаться в профессионализме командиров преждевременно. Они
Те, кто задумывает войны, сидят далеко от окопов. Они не видят лица людей, которых отправляют в ад. Они только посылают своим воинам напутствия и сулят награды. Они знают, что за любые потери можно получить индульгенцию. Достаточно сделать погибших героями. А искалеченным вручить ордена.
Поэтому армия – в одной руке автомат, а в другой Уголовный кодекс – ведет с противником игру в «казаков-разбойников».
Война – это наука, и в ее формулах жизни умножаются на дни, дни делятся на трудности, вводятся поправки на противника и. общественное мнение. Как будто не ясно, что на войне одни убивают, другие погибают, и война без потерь не бывает. Но война – это еще и продолжение политики. А ее у нас на Кавказе как не было, так и нет.
В академиях учат, что для успеха война должна начинаться с первым теплом, а заканчиваться с первым листопадом. И когда в октябре 99-го я шел с колонной в глубь мятежной Чечни, я видел, что все хотят вернуться домой с победой до наступления холодов.
В ноябре мы так правильно и стремительно наступали, что я все еще верил в скорое приближение последнего акта: никто не хотел зимовать в горах.
А теперь все устали, всем нужна передышка. Значит, скоро будет объявлен перерыв. Как было после Хасавьюрта.
Только это – не долгожданный мир на чеченской земле. При всех своих пушках-самолетах, передовых военных мыслях мы умудряемся снова остаться в дураках.
А значит, все начнется сначала.
Мага сидит и матом кроет всех – это обратная сторона его неутомимости. Он шел первым и первым должен был погибнуть. Но жив и теперь крепко ругается.
Амир спит, даже не найдя свой спальный мешок, просто на доске.
Гуся, взяв свою доску на колени, поет. Безклубов, перекрестившийся после нашего возвращения, кажется, один слушает его песню.
...Ачхой-Мартан, Ярыш-Марды —Язык сломать как дважды два.Налей, братан, живой воды,Да повторяй мои слова:Эй да, лей-ка, налейЗа командира, да жизнь на весах.Эй да, лей-ка, налейТретий за тех, кто нас ждет в небесах. Меня красавица-женаЖдала с войны, ждала живым.Да похоронка не дошла,Я был убит, я просто дым.Эй да, лей-ка, налей,Чтоб все возвращались живыми домой.Эй да, лей, не жалейЗа этот тост всем еще по одной...Леша Самохин вдруг встрепенулся: легкий ветерок, дувший с запада, стал путаться, ломаться и в итоге понесся на восток. Но сил для радости не осталось. И уже под утро Гуся вдруг не своим голосом заголосил, как ребенок протягивая руку с пальцем в небо: звезды!