Горячий 41-й год
Шрифт:
– Хреново, товарищ майор, по-моему меня в ноги ранило… такая тупая боль…, – послышался жалобно-обречённый голос солдата и я встревожено открыл глаза, а быстро оглядевшись, хрипло рассмеялся.
– Хорош умирать, солдат. Мы ещё с тобой повоюем. Это у тебя на ногах пулемёт лежит, а сверху его я. А вот сержанту нашему мамка не помогла… Убило мужика.
Петька до этого неподвижно лежащий на животе, оживился, а когда я слез с него и снял пулемёт, выгнулся и через плечо недоверчиво посмотрел на ноги, потом шустро перевернулся и озабоченно стал ощупывать ноги: – Как ударило, сууукаааа. Я думал –
– Сержант, тебя как зовут? – Позвал помкомвзвода, заторможено копошащегося около убитого. Тот поднял голову и непонимающе посмотрел на меня, – Тебя, что контузило?
Помкомвзвода бессильно помотал головой и сплюнул густую слюну: – Нееее…, кажись. Степана жалко. А меня… Увинарий
– Хм, интересное имя, – мимолётно удивился я, но добавив энергичности в голосе, бодро скомандовал, – жалко конечно. Но жалеть будем потом.., после войны, если этот бой переживём. А сейчас давайте приводите оружие к бою, разберитесь с боеприпасами. Что там у нас осталось? А я погляжу. Как остальные.
На огневой позиции, где командовал командир батареи, всё было разбито и покрыто вывороченной землёй. Никакого движения там не наблюдалось и с сожалением пришлось констатировать: – Да.., капец там всем… Отстрелялись парни…
Деревья, кустарник, которые скрывали вторую огневую позицию, вроде бы не особо пострадали, но клубящиеся жёлтая пыль и чернота густой сети многочисленных воронок перед опушкой языка, подсказывала, что и тем тоже не хило досталось. Но у нас пыли было больше: лётчики промахнулись метров на пятьдесят и основная часть бомб упала именно на дорогу и вокруг неё, а нас зацепило лишь слегка. Хотя около нашей выемке, метров в трёх курилась небольшая воронка, а в безветренном воздухе пылевое облако минут десять ещё будет скрывать нас от немцев.
– Петька, Увинарий, гоните к машине, если старшина исполнил приказ, то там пулемётные ленты, ранцы. Тащите все сюда и пожрать тоже…. Если, конечно есть чего-то….
Ординарец выскочил из выемки и почесал к уцелевшей машине, сержант же неторопливо вылез следом и потрусил в ту же сторону. Он до сих пор не пришёл в себя и тела убитых сержантов деморализующе действовали на него.
– Ладно, вернутся, разберусь с ним. – Сам занялся пулемётами и с удовлетворением убедился, что добротные немецкие машинки не пострадали ни от бомбёжки, ни от пыли и земли обильно нас засыпавшей. Раскопал пару коробок с лентами и вытащил оттуда на метр ленту с патронами, здесь тоже всё было в порядке: лента чистая и во время стрельбы пулемёт не заест.
От суеты с оружием меня отвлекли громкая ругань и возмущённые возгласы, донёсшиеся от машины.
Судя по взмахам руки, наполовину скрытый бортами, Петька бил кого-то невидимого мне, лежащего на дне кузова. Кого – не понятно. Увинарий стоял рядом и смотрел тоже на дно кузова, а с двух сторон на машину, встав на колёса, лезли старшина и уцелевший красноармеец. Замахнувшись ещё пару раз, Петька кого-то ударил, поднялся на ноги, пнул ещё раз ногой, после чего стал деятельно распоряжаться.
– Ого! – Удивился, глянув на часы, – да мы тут уже три часа бьёмся. А показалось как будто только час.
Критически посмотрел на солнце, своим краем зацепившееся за верхушки деревьев. Скорей бы стемнело.
Опять послышались крики от машины: Петька со старшиной из кузова подавали внизу стоящим большие тюки, один из которых сержант и красноармеец повесили на шею третьему со связанными за спиной руками.
– Хо-хо, да это очухался офицерик… Как это его там не убило, когда с пулемёта окучивали?
Через пару минут, толпой, все свалились в выемку и сразу же стало тесно. Даже помкомвзвода оживился и теперь обстоятельно вынимал из тюка пулемётные коробки. С шеи высокого, мужественного вида немца с разбитым в кровь лицом, старшина с красноармейцем Белкиным тоже сняли тюк и тот, повернувшись спиной ко мне, на хорошем русском языке попросил развязать руки, чем немало удивил всех.
– Баааа…, да мы оказывается по-русски балакаем…., – Петька аж присвистнул в восхищении и толкнул немца в спину, отчего тот свалился и ткнулся лицом в землю, – да он, товарищ майор, в кузове почти развязался. Ещё бы пять минут и в спину нам бы с автомата открыл огонь…
– Погоди, – одёрнул бойца, – свяжи ему ноги и развяжи руки. Поболтаем… А вы пока убитых из выемки вытащите и тут подчистите, чтобы удобней было сидеть, а то тесно.
Бойцы выполнили мой приказ и через пять минут я сунул в руки немца папиросу. Тот жадно затянулся и тут же закашлялся, вызвав смех солдат.
– Ну, давай обер-лейтенант, рассказывай. Куда ехал? Какой был у тебя приказ? Сколько сил перед нами и какие? Откуда русский язык так хорошо знаешь?
Немец, растирая руки, медленно обвёл глазами всех присутствующих и вновь остановил свой взгляд на мне. Внешне он выглядел спокойным, но напряжённый взгляд выдавал, чего ему стоило быть невозмутимым.
– Господин майор, – и я в очередной раз поразился его почти чистой русской речи, – предлагаю вам, прекратить бессмысленное сопротивление и сдаться доблестным германским силам. Со своей стороны даю гарантию немецкого офицера, что вам и вашим солдатам будет сохранена жизнь и достойные условия для проживания в плену…
Коротко хохотнув, я оглянулся на своих подчинённых, которые молча и с любопытством слушали нас: – Слушай, как тебя там – Ганс, Фриц, Шмидт…? У меня даже солдаты не засмеялись на твою речугу. Ты хоть сам веришь, что ты сказал?
– Меня зовут Курт Зейдель и я обер-лейтенант. Я офицер и сейчас предлагаю вам, как офицеру, сдаться, а ваши солдаты должны подчиниться вашему приказу. Насчёт гарантий я ещё раз их подтверждаю.
Я сидел и с лёгким удивлением рассматривал сидящего передо мной немецкого офицера. Спорить с ним мне не хотелось, это было бесполезно и бессмысленно. Убить его, достать пистолет и пристрелить или приказать это сделать подчинённым – слишком примитивно. Хотелось раздавить его психологически – сломать и раздавить. Показать, что кроме жизни любой ценой есть другое, более высшее.