Госэкзамен
Шрифт:
– Глафира Ивановна, – Додик осадил её тяжёлым взглядом и та, прижав руки с полотенцем к губам, понятливо закивала. Подав гостю табуретку, она уселась и сама, но тут же вскочила, обмахиваясь полотенцем и стискивая побелевшие губы.
– Серёжа, – продолжил Бриск, не отрывая от мальчика гипнотического взгляда, – я сегодня имел интерес наблюдать за ваш дворовый футбол.
Глафира выдохнула что-то нечленораздельное и ещё сильнее замахала полотенцем, задрожав нижней губой и придумывая для себя все возможные ужасы. Русский
– Серёжа, – с трагизмом в голосе продолжил гость, – я видел, как ты делал руками вот так…
Додик изобразил, будто хватает кого-то за грудки и весьма неумело обозначил удар. В ином случае это выглядело бы скорее комично, но сейчас из аптекаря выплёскивается паника, и это откровенно пугает.
– Ну… – мальчик часто заморгал, не понимая решительным образом ничего, – так, драчка…
– Драчка! – Бриск вскочил, воздевая худые руки к небу, – Ты слышал? Драчка!
Небо не отозвалось, и Гласа с низкого белёного потолка не послышалось, но эмоциональный посыл был столь силён, что Кузьмины невольно задрали головы вверх, ожидая ответа и тщетно разглядывая трещинки на потолке.
– Никак покалечил кого? – выдохнула мать, опуская наконец голову и растерянно моргая – так, будто в глаза ей попали соринки.
– Хуже! – свирепо выдохнул Додик, так что перепугалась не только мнительная Глафира, но и Кузьмёныш.
– Серёжа! – иудей подался вперёд, и очень бережно взял руки Кузьмёныша в свои, поднимая их на уровень глаз, – Ты мог повредить руки!
– А-а… – выдавила женщина и растерянно захлопнула рот, едва не прикусив до крови нижнюю губу.
– Эти руки, Серёжа, – с напором продолжил Додик, выпятив вперёд подбородок из тех, которые принято считать безвольными, – не для драки!
В карих глазах его засветилось то мессианство, которому без разницы на квадратность подбородков.
– Не для драки, Серёжа, – Бриск не выпуская руки мальчика, поднёс их к глазам матери, – видите? Мозоли!
Он провыл это так трагически, что Глафира отшатнулась испуганно.
– У Серёжи! – провыл Додик, гневно сверкая очами на растерянного мальчишку, хлопающего глазами и не понимающего решительно ничего!
– Серёжа… – вкрадчиво сказал Бриск, меняя тон разговора, – тебе нравится скрипка?
– Ну… да, – осторожно ответил мальчик, совсем не понимая нового поворота в разговоре, – красиво звучит! Эхуд говорит, што у меня талант и будущее. А Гектор, как просморкается и отплювается – што он дал бы отпилить себе ногу без наркоза ещё раз за такие руки и слух.
– Талант, Серёжа! – возбуждённо вскричал аптекарь, – А ты – драться! У человека в руках…
Он осторожно встряхнул руку Кузьмёныша.
– … ровно тридцать костей! Тридцать, Серёжа! Одна неудачная драка, и ты можешь повредить одну из них, после чего у тебя уже нет будущего! Нельзя… даже воду
– Так ето… – начала было Глафира, часто моргая глазами и собирая в кучку воспитательные мысли по поводу приучения к труду, воспитания и прочих несомненно благих вещей.
– Вы хотите для своего сына счастливого будущего, или таки желаете видеть его босяком?! – резко повернулся к ней Додик, раздувая заросшие густым волосом ноздри.
Столь безапелляционная постановка вопроса добила женщину. Для сына она хотела и хотит светлого будущего, в котором он – непременно в костюме. А тут…
… голова её закружилась от видений сыночка со скрипочкой и в костюме. Если уж такие люди говорят о будущем Серёжи, то…
– Господи… – она завыла, сотрясаясь всем телом и прижимая к лицу нечистое полотенце.
– … сподобилась, – вытолкнула она из себя, ещё пуще заливаясь слезами, – счастье-то какое…
Додик часто заморгал и снял очки, протирая их манжетой и хлюпая носом, а Кузьмёныш, завздыхав, без лишних слов обнял мать. Уткнувшись лицом в тёплую макушку сыны, Глафира плакала от счастья.
Говорить что-то членораздельное она не могла, но…
– … Господи… кому в Расее… досыта, каждый день…
– … костюмчик, – дрожащими губами вытолкнула она, – Думать не могла! Костюмчик! А теперь…
Она всхлипнула и зарыдала ещё сильней, но это были слёзы счастья.
– Скри-ипочка-а… тала-ант!
– Обещай! – она вцепилась в сына обеими руками и уставилась глазами, из которых слёзы текли – ручьём! – Обещай… все силы… Ну же… ну!
– Обещаю… – вытолкнул из себя Кузьмёныш, готовый в эту минуту пообещать что угодно, лишь бы мама прекратила плакать. Он смутно догадывался, что футбол, может быть, для него и не всё… Но что многие мальчишеские удовольствия для него отныне под запретом, это точно!
А другой стороны – скрипочка… Нравится ведь! И костюм… не этот, жаркий и колючий, а костюм вообще!
– Обещаю, – уже уверенней повторил он, и мать прижала его к полной груди, разрыдавшись с новой силой.
Завидев толпу, длинной змеёй протянувшейся к спрятанному в глубине сада двухэтажному особняку в колониальном стиле, Глафира неосознанно замедлила шаги, прижав край расписного платка к губам и неверяще округляя глаза.
– Охти… – вырвалось у неё, – это што ж, все…
– Ага, – угрюмо отозвался Кузмёныш, прижимая к боку футляр со скрипкой и упрямо наклоняя подбородок к левому плечу. Проходя вперёд, он грозно сопел, готовый в любой момент двинуть какому-нибудь задаваке по сопатке. А то ишь! Смотрят!
– Это ж сколько народищу… – театральным шёпотом брякнул идущий позади Сашка Ванников, взятый за компанию, – и все сюды? Ужасть! Я б помер со страху, вот ей Богу!
Сердце у Кузьмёныша, после услышанного-то, провалилось куда-то вниз, в район мостовой и даже ниже…