Госпиталь. Per Aspera
Шрифт:
Там, кажется, темные пятна остались от членов экипажа звездолета, после того, как ими подкрепились представители инопланетной фауны…
Инопланетной…
Это прилагательное вызывает из памяти другие имена, Шкловского и Сагана. Правда, мне пока не по силам вспомнить, кому они принадлежат, тоже фантастам или ученым. Скажем, астрономам, баловавшимся пером, раз появились как ассоциация, стоило мне только задуматься о научной фантастике. Наверное, я читал их книги. Или книги, где эти двое упоминались. Не могу сказать. Остальное — пока за гранью.
Ладно,
Последней мне на глаза попадается массивная и клыкастая железная вешалка. Такую — не согнешь никаким пальто.
У самой двери — участок зеленого кафеля полтора на полтора метра, хоть какое-то разнообразие на унылом, грязно коричневом фоне. Оазис в пустыне. Там, вероятно, некогда висел умывальник, теперь от него остался лишь огрызок водопроводной трубы, заканчивающейся вместо крана заглушкой. Из-под заглушки торчит пакля. Нет сомнения, этот источник давно иссяк.
Итак, я — в больнице…
Вот только я совершенно не помню, как здесь очутился. У меня вообще ничего не болит, можно сказать, я чувствую себя прекрасно. По крайней мере, физически.
В палате кроме меня — никого, и что-то мне подсказывает, вряд ли, пока я спал, соседи удалились на перекур или отправились в столовую. Все койки идеально застелены, а тумбочки также идеально пусты.
Все, кроме моей. Тут все, вроде бы, в норме. Синий томик Герберта Уэллса из полного собрания сочинений, на обтрепанном корешке — цифра 2.
«Война миров». Хорошая книга для больницы.
Почему именно для больницы? С чего ты взял? Ничего себе, подходящий роман. И какими, по-твоему, терапевтическими свойствами могут обладать зловещие инопланетные треножники, ходячие циркули размерами с телебашню, хватающие спасающихся бегством бедолаг, как деревенские мальчишки — несчастных раков из-под коряг в пруду на окраине села?
Мне где-то когда-то попадалось, будто в минувшую Мировую войну очутившимся в госпиталях солдатам в качестве терапии прописывали «Трех мушкетеров» Дюма, и самые безнадежные шли на поправку. Целые палаты тяжелораненых фронтовиков стояли в очередях, книг на всех не хватало, а, если среди пациентов оказывался человек, наделенный даром чтеца, опаленные на полях сражений ветераны замирали как дети, очарованные сказкой, рассказанной мамой или бабушкой.
Наверное, мне читали роман Уэллса, когда я был маленьким, проносится у меня, и я даже вижу себя под одеялом, с компрессом на лбу и сжимающим под мышкой градусник, а рядом — женский силуэт. Мамин?.. бабушкин?.. Не знаю. Их лица расплывчаты, и это пугает.
Проведя ладонью по лбу, на нем — испарина, возвращаю взгляд на прикроватную тумбу.
Рядом с томиком Уэллса — литровый картонный пакет сока Jaffa, старомодный граненый стакан и куча носовых платков.
Странно, как тихо… — приходит новая мысль. — Быть может, сейчас, тихий час?
Поскольку в палате, кажется, больше изучать нечего, смотрю в окно. За замызганными стеклами — голые мачты тополей под серым небом, излучающим тусклый безрадостный свет.
Н-да… Март, не иначе. Ну, или ноябрь…
По
Стоп. У меня 14-го ноября — день рождения, — спохватываюсь я. — К тому же, я в курсе, кто такие Александр Дюма и Герберт Уэллс. Первый — признанный прародитель современной беллетристики, его герои пережили своего создателя, и теперь принадлежат всему человечеству. Второй — великий английский фантаст, автор «Войны миров» и еще десятка-другого произведений, побывавший в гостях у самого Ленина, и назвавший того «кремлевским мечтателем».
Ха, вот и пожалуйста, фамилия Ленин для меня не секрет. Так звали одного из последних Потрясателей Вселенной, наворотившего достаточно, чтобы быть, подобно Хеопсу, законсервированным в персональном мавзолее. Правда, я не уверен, будто обретя усыпальницу под сенью стен московского Кремля, диктатор одновременно обрел бессмертие. Как по мне, судьба его тела скорее напоминает наказание.
Трясу головой как лошадь, которую допекли оводы. В конце концов, у меня сейчас хватает проблем и без «вождя мирового пролетариата». Что мне до него, если я без понятия — кто я и как сюда попал. И, кстати, где находится это «сюда»? Какой толк от дня рождения, «Войны миров», или Атоса с д’Артаньяном, если я — даже имени своего не помню?!
С замиранием сердца ощупываю себя в поисках повреждений. В первую очередь — голову. Пальцы, словно невод, прочесывают волосы. Оказывается, у меня — шевелюра, практически до плеч. Щеки — украшены трехдневной щетиной. На левой — чувствую шрам, но, похоже, рубец очень старый. Испытываю некоторое облегчение, не обнаружив никаких травм. Меня, пускай, самую малость, отпускает, в голове проносится образ полярника, оставленного товарищами — нести вахту на далекой станции, и, слегка одичавшего, в силу понятных причин.
Так-с, далее…
На мне — спортивный костюм Adidas, доукомплектован белой футболкой с надписью Bad boys go to hell, Good boys go to Turkey!
У меня вырывается непроизвольный смешок:
— Ха… Чур, я в Турцию, в номер отеля, отмеченного пятью, а лучше, семью «звездочками». Первая линия, вид — на пляж, и all inclusive…
— Только это — нифига не Турция.
— Это даже не крикливый стамбульский рынок «Капалы Чарши» в старом городе, где некогда бойко торговали рабами, а сейчас не рекомендуется ловить ворон, чтобы не остаться без бумажника.
Звук охрипшего голоса кажется чуть ли не вульгарным, нарушая полнейшую, звенящую тишину. Стараюсь проигнорировать неприятные мысли, продолжаю осмотр.
Итак, под одеждой — целое на ощупь тело, ничего не задето. Ни гипса, ни бинтов. Вывод напрашивается сам собой: либо у меня — внутренние травмы, и тогда помимо выборочного выпадения памяти, я страдаю еще и синдромом отсутствия боли.
Либо, я угодил в дурдом…
Эта, последняя мысль, действует, как холодный душ. Конечно, насколько я могу судить по фильмам, стенам психушек полагается быть оббитыми толстыми войлочными матами. У меня же даже не изъяли стакан, который одним коротким движением можно превратить в «розочку».