Госпиталь. Per Aspera
Шрифт:
— Погоди-погоди… — выдыхает медсестра, в то время как ее выщипанные и дорисованные по моде семидесятых брови летят кверху на стремительно буреющей раздраженной физиономии. — Опять ты?! — выкрикивает она. — Снова за свои проделки взялся?! Ну погоди, паразит паршивый! Я тебя так выпишу, по гроб жизни не забудешь. Белый свет в копеечку станет! А ты, — она поворачивает голову ко мне, — пшел живо в палату! С тобой еще разберемся!
В нерешительности перевожу взгляд с нее на Афганца, тот закрыл глаза, но на лице еще уловима тень веселья.
— А ну, свободен! — вопит мне медсестра, почувствовав,
Я бросаю почти что прощальный взгляд Афганцу и пытаюсь улыбнуться ему. Он подмигивает в ответ, и это сбрасывает несколько тонн веса с плеч. Вот так просто — «клик».
Молча иду до его палаты, оборачиваюсь, смотрю на их силуэты, еле различимые в проеме ведущей к лифтам двери. Затем захожу внутрь, чтобы не мозолить медсестре глаз. Несколько картинок недавнего ночного приключения снова проносятся перед глазами. Я опять сдерживаю смех, но для этого мне уже не требуется прилагать много усилий. Прежде всего потому, что я снова один. Никто ни сегодня, ни завтра не явится, чтобы меня вычитать, да и Афганца я больше не увижу. Скорее всего, ни моего нового приятеля, ни медсестры, уже нет в здании.
Палата, где буквально десять минут назад мы пили чай, а до того спирт, встречает меня аккуратно застеленными койками. Ни тяжелого брезентового рюкзака, ни гитары, ни волшебной фляги не видать. Пустота.
— Прощай, — шепчу я одними губами, а в голове еле слышно, словно с противоположного берега реки, звенит гитара.
Память моя, как набат, неустанный попутчик тревог.
Я не забуду ребят, что отдали последний свой долг…
Они жить будут рядом со мной,
Я ведь тоже прошел той тропой…
Он встал на свою тропу и уходит по ней в Великую Пустошь. Все дальше и дальше, уходит навсегда, оставив меня в одиночестве. В Госпитале.
В голове всплывает фраза мальчика по имени Джек, одного из героев «Темной Башни» Стивена Кинга: «Иди, стрелок, есть и другие миры кроме этого».
— Иди с Богом, — говорю я, зная, что в любом случае он меня не услышит, даже если под рукой окажется мегафон. Я должен был сказать это раньше, но не посмел, ведь он ошибся насчет меня. — Если бы я был настоящим батюшкой, как ты обо мне подумал, я бы отпустил тебе все грехи, потому что ты — ни в чем не виноват! Слышишь?!
Прощайте, горы, вам видней,
Кем были мы в стране далекой,
Пусть не осудит однобоко,
Нас кабинетный грамотей…
А я даже имени его не спросил…
Я смотрю за окно и вижу, как там идет снег. За окном метель.
***
Сижу в своей палате на кровати, укутавшись в то самое длинное черное пальто, что сбило с толку афганца.
Ты должен вспомнить.
Так он сказал.
А что, если я не смогу?
Голове ведь не прикажешь, она не солдат. Вспомнить — не вырыть саперной лопатой траншею. Может, решение лежит в какой-то другой плоскости?
В какой?
Славный вопрос. Еще один, на закуску, а сколько их вообще, плоскостей
Чистилище, так, кажется, сказал Афганец?
Прекрати. Ты не туда свернул, это очевидно. Что бы не представлял собой Госпиталь, сейчас это не имеет значения. Твое дело — вспомнить…
Ладонь по привычке ложится на затылок, массирует его, касается старого шрама.
Я снова думаю о той улице, что уже не раз пугала меня во сне. О машине, главном персонаже отвратительных кошмаров. Только теперь я умышленно пробую нарисовать эту сцену в мельчайших деталях, оживить что ли. Прокручиваю кошмар наяву. Вызываю огонь на себя, как должно быть, выразился бы афганец. Мой новый и уже покинувший меня друг.
V. Щорс
Постепенно больничные стены растворяются, становится значительно теплее и светлее, все оживает вокруг. Первым до ушей доносится кудахтанье кур откуда-то слева, из-за невысокого деревянного штакетника. Неподалеку лает собака, судя по голосу, величиной со слона. Хоть, с дворнягами часто так: весь рост уходит в глотку. Затем лай сменяется лязгом разматываемой цепи, но за зеленью не разобрать, это пес меняет дислокацию, или хозяйка тянет из колодца ведро.
Вслед за звуками приходят запахи, откровенно летние и сельские. Никаких выхлопных газов, почти никакого плавящегося асфальта. Превалируют ароматы прелого сена и скошенной травы, возможно, парного молока. Май позади, цветы плодовых деревьев отцвели и опали, теперь на их месте — крошечные пока яблоки и груши. Кое-где, ярко красными брызгами среди зелени спеют вишни. Картина очень живописна, но именно благодаря запахам достигается полнота ощущений.
Где я?
Непонимание длится мгновение. Маховик в голове переваливает отметку «12» и теперь катит вниз. Я начинаю вспоминать. Я узнаю это место. Я видел этот городок раньше. Я тут был, много лет назад. То есть, когда был маленьким.
Мы с одноклассником (мучительно и безуспешно пытаюсь нашарить его имя, но эта задача оказывается мне не по плечу) приехали в Щорс, милый небольшой городок в Черниговской области. Собственно, городом его следовало считать весьма условно. Видимо, этот статус Щорсу присвоили еще в Советском Союзе, чтобы доказать всему прогрессивному человечеству: наша урбанизация ничуть не уступает, скажем… японской. А возможно, вообще заткнула последнюю за пояс. Правда, приставка пгт никоим образом не сказалась ни на уровне бытовых услуг, оказываемых коммунальщиками населению, ни вообще на качестве жизни.