Господь хранит любящих

Зиммель Йоханнес Марио

Неожиданно я обнаружил, что плачу. Стенографист склонился над своим блокнотом. Он был тощим и бледным. Возникла долгая пауза. Дождь стучал по стеклам, в саду под ним таял снег.

Тогда, перед отлетом, я знал, что скоро начнется дождь. У меня ныла культя. Сейчас она снова ноет.

Стемнело. Я боялся этой ночи.

— Но вы ведь не весь год были с госпожой Лоредо?

— Не весь, господин комиссар. Я репортер. Мое агентство посылает меня в дальние командировки. Мне все время приходилось покидать Берлин.

Но как только предоставлялась возможность, я снова был здесь. Думаю, я провел в Берлине половину этого времени.

— И вы хотели пожениться?

— Я любил госпожу Лоредо, господин комиссар, — ответил я на это, и мой собственный голос показался мне чужим.

Как можно о чем-то таком говорить? Как сказать, чтобы меня поняли? Может быть, комиссар Хельвиг вовсе не был счастливо женат, может быть, мне это только показалось из-за его сходства с моим знакомым редактором ночных новостей.

— Вам тяжело, — сказал он, и толстые стекла его очков блеснули. — Большая редкость встретить настоящего человека, не так ли?

Внезапно в том, что он говорил, прозвучала какая-то фальшь, какой-то подвох. Не хотел ли он посмотреть, как я среагирую? Похоже на то, потому что он продолжил:

— А не допускаете ли вы, что госпожа Лоредо могла работать на иностранную разведку?

— Вы сошли с ума?

— Только один вопрос, господин Голланд. Могла она принадлежать к внутринемецкой шпионской организации?

Меня осенило:

— Вы спрашиваете об этом, так как выяснили, что к ней в дом приходили люди со сведениями из Восточной зоны, да?

Он смотрел на меня без всякого выражения, однако мигнул утвердительно.

— Можете успокоиться, — невесело усмехнулся я своей сообразительности. — Эти люди приходили ко мне.

— В самом деле, господин Голланд?

— Конечно. Каждое большое агентство имеет контакты с Восточной зоной. Мои не выходили за рамки дозволенного. Вы хотите раздуть из этого дело?

— Боже сохрани!

— Госпожа Лоредо не имеет к этому никакого отношения!

— Это было только предположение, — вздохнул он, будто сожалея. — Тогда я поставлю вопрос иначе. Что вы знаете о госпоже Лоредо, на которой хотели жениться, господин Голланд?

— Не понимаю вашего вопроса.

— Господин Голланд, совершено преступление. Мы ищем мотив. Мы еще не нашли ни одного. Но какой-то мотив ведь должен быть, не так ли?

— Естественно!

— Итак, отвечайте, пожалуйста, на мой вопрос.

Тем временем я уже обдумал вопрос и пришел к неутешительному заключению: я не знал ничего, практически ничего о женщине, которая должна была занять в моей жизни то место, где у других находится предмет их веры. Я хотел во что-то верить, потому что понял, что надо во что-то верить, чтобы выжить. И вот…

Но кого это касается? Что,

надо знать всю семейную подноготную женщины, чтобы ее любить? Надо слушать, о чем она говорит во сне, чтобы быть уверенным, что она тебе верна? Надо быть ее господином, чтобы верить в нее? А кто господин Господу Богу? Кто оказывает влияние на те силы, которые из лучших побуждений в процессе прогрессивного разрушения делают политическую идею чудовищной и смертоносной? Так кому какое дело до того, кого я люблю и во что я верю!

Я сказал:

— Я знаю главное. Госпожа Лоредо была не замужем, родилась в Мюнхене, долго проживала за границей, бездетна.

— На что она жила?

— Она зарабатывала уроками.

— Толькоуроками?

— Ну, при случае я давал ей деньги.

— И большие суммы, господин Голланд?

— Да. Нет. Да.

— Вы знали учеников госпожи Лоредо?

— Она часто рассказывала мне о них…

— Вы знаете их имена и адреса?

— Естественно, нет.

Он откинулся, поковырялся в своей трубке и грустно спросил:

— Ни одного имени?

— Пару имен я, конечно, знаю, господин комиссар. Это были в основном женщины. Думаю, у Сибиллы было много друзей, которые хотели выучить итальянский или французский, богатых людей…

— Вы думаете,у нее были друзья?

Я подался вперед. Моя рубашка насквозь промокла от пота, я ощущал холод во всем теле.

— Господин комиссар, — сказал я. — Прошу вас не разговаривать со мной в подобном тоне. Я не похищал госпожу Лоредо. Я ее любил. Это для меня очень… тяжелый день. Вы говорите так, как будто преступление совершила госпожа Лоредо. А мне кажется, что преступление совершено против нее.

Он выждал, пока самолет, который я слышал в продолжение всей моей речи, не пролетит над домом, а потом сказал примирительно:

— Мы ищем истину, господин Голланд. Это наша профессия, так же как и ваша.

— Я не ищу истины.

— Разве вам все равно, правдивы или выдуманы истории, которые вы пишете?

— Само собой разумеется, мне это совершенно безразлично — лишь бы это были хорошие истории.

— Вы шутите!

— Может, не будем рассуждать о профессиональной этике? — сказал я с отвращением.

Он что, действительно верит в истину, этот комиссар полиции?

Я верил в Сибиллу. И Сибиллу у меня отняли.

Истина! Истина!

— Вы католик, господин Голланд?

— Да. Но давайте покончим с этим. Меня уже тошнит!

Он молча посмотрел на меня, потом протянул мне через стол листок бумаги:

— Это адреса и имена всех учеников госпожи Лоредо. Скажите, сколько из них вам знакомо.

Я глянул на список. В нем было две дюжины имен.

— Около десятка, — сказал я.