Господь — Пастырь мой
Шрифт:
Как-то Анастасия Ивановна сказала мне: «Я не ищу удовольствий и блажей, только хочу быть полезной, делать то, что могу».
Вскоре после моего крещения я получил от нее драгоценнейший подарок — маленький зеленый рукописный молитвослов с надписью «Вите — на память. 5. III.71». Я не намекал о молитвослове, но она знала, что в те годы приобрести печатный молитвослов было почти невозможно, поэтому позаботилась, как крестная мать, написать от руки самые необходимые молитвы, начиная с Символа веры и заканчивая молитвой святому мученику Трифону, любимому ею святому. Почерк у Анастасии
Не было, пожалуй, ни одного письма ко мне, в котором не имелось бы просьбы о молитве за кого-нибудь. Часто она сугубо напоминала об этом, вынося просьбу на конверт письма, туда, где адрес.
В январе 1975 года тяжело заболела ее двадцатисемилетняя внучка Маргарита, и Анастасия Ивановна недели проводила рядом с ней. «Изнемогаю и не могу бросить, — говорила она мне. — Молитесь, чтобы я вынесла период ухода за ней, устаю от хозяйственных и медицинских забот, а еще больше — от ее трудного характера».
Нелегко было ей и с ближайшей подругой, которую она опекала все последние годы своей жизни в Москве. Она помогла ей, еврейке, встретиться со Христом, начать христианскую жизнь. Но та не понимала, что христианская жизнь — это путь вперед и выше. Нужно не стоять на месте, а преодолевать внутренние и внешние препятствия, чтобы быть со Христом. Но она, крестившись, не хотела жить жизнью христианки. Ни одной молитвы, которые ей переписала сама Анастасия Ивановна, не выучила. Ленилась. И Анастасия Ивановна пыталась вразумить ее, объясняя, что немощь и лень — не одно и то же, что нельзя надеяться только на милость Божию, а самой ничего не делать. «Христос все простит», — говорила подруга и ничего не делала для улучшения своего поведения.
— Тогда все, что сделал Христос, — nonsense? — возмущалась Анастасия Ивановна.
Сердце ее рвалось духовно помочь сестре Лере, которая, дожив до 86 лет, была неверующей:
— Неужели с тобой за всю долгую жизнь не было таинственного, неужели тебе все ясно?
— Я об этом не хочу думать, — отвечала та. — Я хочу жить как кошка, как трава.
Но, встречая постоянное сопротивление, Анастасия Ивановна продолжала молиться за Леру, надеясь на Владыку Невозможного — Господа, на Его помощь. И вот, к великому утешению молящейся, за семь дней до смерти, по словам женщины, бывшей с Лерой, в ней произошел какой-то духовный перелом. Вечность коснулась ее.
Проведя вне Москвы — в лагерях и ссылках — 25 лет, Анастасия Ивановна возвратилась в родной город. Два года и девять месяцев по приезде «выхаживала» квартиру, с кошелкой скиталась по знакомым. Но однажды к тем, у кого жила полгода, приехали знакомые.
— Я стояла в метро, — рассказывала Анастасия Ивановна, — не зная, где буду ночевать. Оставалась одна возможность, о которой вспомнила, и пошла. Приютили.
14 мая 1962 года, в день чествования иконы Божией Матери «Нечаянная радость», ее прописали в Москве.
Анастасия Ивановна поселилась в комнате коммунальной квартиры в доме на ул. Горького, вблизи
В этой комнате, не за письменным столом, а сидя на ветхом диванчике сомье, положив папку с бумагой на колени, она писала свои «Воспоминания» и другие книги, которые определили ей достойное место в нашей литературе, на время как бы ушедшее от нее.
— Пишу, как могу, как хочется. Пишу так, как было в жизни. Нужно просто перевоплощаться в те дни. Писать от души. Мемуары должны быть кристальны. Воспоминание — не зеркальное отражение, а воссоздание. Воссоздаю годы, а не день, как в дневнике, вот и вся разница.
«Нужно иметь сердце, чтобы хорошо писать», — говорила Анастасия Ивановна.
Читатели ее «Воспоминаний» за грацией и поэзией повествования увидели понимание людей и любовь к ним писательницы. По слову Бориса Пастернака, они написаны «языком сердца».
Этот язык не понравился официальному редактору, из «Воспоминаний» изъяли 25 мест религиозного содержания. Замечания на страницах рукописи, которые делала редактор М. Ланда, были одно нелепее другого:
— Вы часто употребляете слово «любовь», нельзя ли его заменить словом «дружба»?
Но, к счастью, у Анастасии Ивановны был еще друг–редактор, человек тонкого вкуса — Маэль Исаевна, жена пушкиниста Файнберга. Она помогала лечить раны, нанесенные «Воспоминаниям».
Некоторые читатели, зная лагерное прошлое Анастасии Ивановны, хотели подвигнуть ее на написание книги о нем. Но она отметала подобные предложения.
— Я хочу давать людям радость. Пишу о том, от чего искрится душа. Я бы не могла пережить опять то, что было. Зачем? Я просто удивляюсь, как Солженицын все запомнил. Но Иван Денисович — не трагическая фигура, трагизм снят. А я видела египтологов, астрономов — людей, оторванных от своей любимой работы, что для них было самым страшным… «Раковый корпус» начала читать и бросила на восьмой странице: все было понятно, о чем будет говорить. Лучший рассказ у него — «Случай на станции Кречетовка».
Вышедшие в свет «Воспоминания» она щедро дарила друзьям. Вначале было подписано 300 книг, а потом — еще и еще. Анастасия Ивановна писала каждому индивидуально: хотелось выразить естественное отношение к каждому. «Воспоминания» с автографами были посланы М. Бахтину, Д. Благому, С. Наровчатову, Т. Спендиаровой, Анне Герман.
Надписав на втором издании «Воспоминаний» «Дорогому Вите Мамонтову с любовью, уваженьем и благодарностью!», Анастасия Ивановна остановилась: «А лирику напишу потом». Потом оставленное место было заполнено: