Господь
Шрифт:
Что это значит? Ведь Логос стал человеком лишь во времени. Не знаю. Во всяком случае, это означает, что Бог видит человека и человеческое иначе, чем мы предполагаем. Христос рожден прежде всякой твари. В Нем смысл, и основа, и оценка всего сотворенного. Подобно тому, как белый цвет содержит все цвета, Слово содержит в себе изначальную сущность всего, что разворачивается в широте мира, в продолжительности времени, в глубине значений, в высоте масштабов. И не только как готовая картина, но как сила; ибо Им сотворено все. Христос – это творящая рука Отца.
Но в Нем заложены и образы всех судеб. Все, что Должно происходить в этом мире – сцепления всех причин и следствий, жизненные пути всех существ, судьбы людей от самого начала, каждая сама по себе и все вместе в их необозримом переплетении – всему этому дан в Нем прообраз. В Нем же – и истоки благодати. То непроницаемое, что называется Священной Историей: сложное взаимодействие откровений, предсказаний и предостережений, стечение обстоятельств и предзнаменования, бесконечная ткань происходящего, призванного служить любви Божией к тем, кто на Его любовь отвечает любовью, – происхождение и цель заложенного во всем этом смысла
Он вступил в историю, жил в ней как человек в самых конкретных условиях и, тем не менее, нес в Себе все это!.. Мы говорили выше о внутренней жизни Христа, какой она открывается у Иоанна, в особенности в великих иерусалимских речах. Мы видели тогда, как мощь внутреннего бытия Христа входила в Его сознание, как Его вечное сознание выражалось во временном. Тут нам прежде всего вспоминаются такие изречения, как: «Прежде нежели был Авраам, Я есмь» (Ин 8.58), или из прощальных речей: «Ныне прославь меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира» (Ин 17.5). Нечто от того, что было в этом сознании, ощущается у Павла.
Здесь образ Христа обретает мировые масштабы. Он уже не только учитель, возглашающий истину, ведущий по определенному пути и возвещающий некий порядок. Только теперь мы понимаем значение таких изречений, как: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин 14.6). Он не только возвещает истину, Он есть истина. Он не только говорит, каковы вещи, но может вбирать людей, вещи, жизни в Себя, и они в Нем умещаются. Мир умещается во Христе. Но не так, как он уместился бы пусть и в величайшем уме, а как действительность в объемлющей ее сверхдействительности. Христос объемлет мир как Сущий, а не только как Мыслящий. Все конечное пребывает в Нем... Только здесь обретает свой истинный смысл и Евхаристия. Слова «ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем» (Ин 6.56) выражают не только некую их душевную связь, некую интимность любви и прибежища, но, если можно так выразиться, связь космическую. Воистину люди, а с ними и мир, должны быть во Христе, ибо Он есть всеобъемлющий, вочеловечившийся Логос.
Можно было бы возразить, что это игра понятий, метафизика, по методу Платона или Плотина. Это возражение не испугало бы нас, потому что Платон для того и мыслил, чтобы христианин в свое время мог воспользоваться понятиями, позволяющими ему понять своего Господа, а также себя в вере. Но здесь сказано больше, чем когда-либо решился сказать о первообразах какой бы то ни было философ. Павел учит, что Христос есть действительно то пространство, тот порядок, тот образ, та сила, которые объемлют и перерождают верующего и все сущее. И это можно познать на опыте. В чем заключается, скажем, христианское воспитание мышления? Сначала человек живет со своими мыслями в общем мире, и ему служат критериями практический опыт и общие правила логики. По ним он судит о том, что есть и что может быть. Встреча с Христом ставит его перед необходимостью решить, станет ли он и о Нем судить по своим привычным критериям? Сначала человек попытается поступать так, но скоро заметит, что тут перед ним нечто особенное. Он почувствует, что здесь от него требуют противоположного, то есть принять за исходную точку Христа. Думать уже не о Нем, а исходя из Него. Не только не подчинять Его законам непосредственного мышления и опыта, но признать высшим мерилом действительного и возможного.
Мышление, стремящееся по-прежнему владеть собой, противится этому, потому что от него требуют отказаться от своей мирской самости и отдаться в руки Бога, говорящего через Откровение. Именно тогда и определяется, станет ли оно христианским. Если оно решается на это, то начинается преобразование, доходящее потом до самых глубин. Это преобразование дается нелегко – приходится преодолеть тревогу и страх. То, что раньше казалось несомненным, ставится под вопрос. Меняется картина действительности, вся умственная жизнь. Все время на первый план выдвигается вопрос, действительно ли Христос так велик, что может быть мерилом всего. Действительно ли мир умещается в Нем, или же «мышление, исходящее из Него», представляет собой всего только, пусть даже и прекрасную, разновидность того общего явления, когда образ становится для человека мерилом всего? Не частный ли это случай того прозрения, а вместе с тем и ослепления, которые заложены в любви? Но в той мере, в какой мышление выдерживает это испытание, оно узнает, что любовь ко Христу представляет собой нечто совершенно иное, чем всякая другая любовь. Оно познает – пусть читатель простит нам философские термины, потому что когда нужно показать, что Христос есть Владыка всего, то следует избирать соответствующие формы выражения мысли – что Он есть та категория, которая обосновывает все, та система координат мышления, при которой все обретает истинность. Здесь познается то, о чем говорилось выше, и каким бы ограниченным и слабым ни было мышление отдельного христианина, в той мере, в какой он испытывает это преобразование, его восприятию открываются такой простор, такая сила, такое превосходство мысли, которые не могут быть даны никаким естественным знанием.
Теперь образ Христа перерос все масштабы. Для Него нет никакого мерила. Мерило – Он Сам.
Потому Христос и есть Господь. Каждое из существ находится в Его власти. Потому Он также и Судия, а критерий для суда – опять-таки Он Сам. Что человек делает за и против Христа, то и определяет характер суда. Это включает в себя и все остальное, в том числе доброе и справедливое.
В восьмой главе Послания к Римлянам апостол Павел говорит: «Ибо думаю, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас. Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих: потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не
В понимаемом так Христе сокрыта тайна предопределения. Выше мы уже говорили о ней. Это тайна любви, а не устрашения, и апостол завершает эту тему словами, звучащими, как хвалебная песнь: «О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему? Или кто дал Ему наперед, чтобы Он должен был воздать? Ибо все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки...» (Рим 11.33-36).
Среди Посланий апостола Павла особое место занимает четырнадцатое – Послание к Евреям. Согласно преданию, оно по своему происхождению восходит в конечном итоге, к Павлу. Но оно отличается от его других посланий подбором слов, трактовкой темы и пр. Поэтому принято считать, что его непосредственным автором было лицо из окружения апостола, хорошо знакомое с его мыслями, – один из его помощников и друзей... Большая часть Послания посвящена личности Христа. При этом Он рассматривается под особым углом зрения: в Господе мы видим первосвященника Нового Завета, принесшего жертву, искупившего наш грех и спасшего мир. А поскольку Послание к Евреям отмечено тем же великим метафизическим даром святого Павла, что и другие Послания, возникает могучий, таинственный, почти чуждый образ. Чуждый прежде всего потому, что мы, люди нового времени, с трудом воспринимаем идею жертвы. Религиозно-философское мышление, как и наше личное чувство, видит в ней нечто, относящееся к более ранним, несовершенным стадиям развития человечества, и уже преодоленное более чистой религиозной позицией. В ней усматривают нечто недуховное, даже сомнительное. Поэтому, прежде, чем всмотреться в образ Христа в Послании к Евреям, мы попытаемся сначала преодолеть эту отчужденность, задав себе вопрос, что значит жертва в собственном смысле слова. Дело в том, что в Ветхом Завете мы находим ее повсюду. Именно совершение жертвоприношения служит признаком, различающим сыновей первого человека – покорного Богу и бунтующего. Жертвоприношение возвещает, после потопа, союз Бога с преданными Ему людьми. Жертвоприношение скрепляет союз с Авраамом и его возобновление через Моисея. Рядом с этим последним, законодателем и пророком, находится Аарон – первосвященник. Порядок религиозной жизни определяется в основном порядком жертвоприношений, проходящим через всю историю как народов в целом, так и отдельных людей.
Что значит жертва? Человек отдает нечто ему принадлежащее и ценное – последнее подчеркивается: дар должен быть без изъяна. Он жертвует, отдает его Богу. Дар должен принадлежать Богу. Чтобы выразить этот отказ от собственного владения и эту принадлежность Богу, дар уничтожается: напиток, который человек мог бы выпить сам, выливается на землю, первые плоды урожая сжигаются, животное убивается, предается огню и, таким образом, как бы переносится в потустороннее... Возможно возражение: что же делать Богу с такими дарами? Ведь все, что существует, сотворено Им и принадлежит Ему, а кроме того Бог и не нуждается ни в каких тленных вещах... Это верно и подчеркивается самими пророками. Дар сам по себе – ничто перед Богом. Но принесение дара есть знак определенного движения души: поклонения, благодарения, просьбы, раскаяния, хвалы. Принесение жертвы есть исповедание Господа, царящего надо всем. Он – начало, от которого все исходит, конец, к которому направлено все. Действуя, отдавая свое добро, человек тем самым исповедует, что Бог есть Бог. Когда дар приносится с такими мыслями, не становится ли он ценным пред Ним? Вот то, что выражает жертва: подлинно сущий есть Бог, все сотворенное существует только Его милостью. Поэтому Он должен быть также и господствующим. Все должно отойти на задний план, чтобы дать место Ему, чтобы Его величие проявилось не в вещественном мире, куда Ему по существу открыт доступ вследствие Его всемогущества, но в самой жизни его творения. Это то настроение, которое выражено словами Апокалипсиса: «... Сидящему на престоле... благословение и честь, ислава...»(0ткр 5.13). Но за дарами стоит еще и нечто иное: за ними стоит сам человек. Сознание, что человек принадлежит Богу, выразилось в истории ужасающим образом – человеческими жертвоприношениями. В них чистая истина подверглась адскому извращению – тем не менее, она налицо. Жертва говорит: «Не я, человек, но Ты, Бог!» Жертвой человек как бы уничтожает себя самого, чтобы Бог был всем. Именно это выражает акт уничтожения.