Господь
Шрифт:
На озере Он спрашивает Своих, есть ли у них еда, повелевает им закинуть сети справа от лодки, затем ест и беседует с ними – ведь мы уже столько раз видели Его разделяющим трапезу и беседующим со Своими! И разве не слышали мы уже и о том, что после того, как они бесплодно проработали всю ночь. Он велел им закинуть сети, и улов оказался таким обильным, что они едва вытащили его на берег (Лк 5.4-7)?
В последний час, незадолго до Его вознесения на небо, ученики спрашивают: «Не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?» «Он же сказал им: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти» (Деян 1.6-7). Ученики все еще такие же, какими были. Когда Он ходил по земле, они Его не понимали – и теперь они все так же не понимают Его. Прежде это непонимание было Его величайшим горем, – вспомним хотя бы эпизод на озере, когда они переправлялись на другой берег и Он, погруженный в Свои мысли, целиком еще занятый фатальным ослеплением и ненавистью противников, внезапно сказал: «Смотрите, берегитесь закваски фарисейской и закваски Иродовой».
Можно, пожалуй, задаться вопросом: в чем, собственно, смысл Его таинственного пребывания на земле после воскресения? Почему Он не сразу ушел к Себе? Что происходит в эти дни?
Если предположить, что воскресение, и время, последовавшее за ним, были только порождением ущемленного религиозного сознания, легендой или мифом, то как протекали бы эти дни в таком случае? Они были бы полны мощи и силы Освободившегося. Некогда гонимый, а ныне – господствующий, сокрушил бы противников, воссиял бы в храме, повелел бы воздать ученикам высшие почести и прочее, как это всегда происходит в мечтах ущемленных людей. Кроме того, Он посвятил бы учеников в дивные тайны, показал бы им небесные мистерии, открыл бы им будущее, возвестил бы начало и конец всех вещей. Вот как это выглядело бы. Но ничего подобного не происходит. Никакие тайны не открываются. Ни в какие мистерии их не посвящают. Никаких чудес не происходит, кроме самого Его преображенного существования, – разве только чудесный улов рыбы, но нечто подобное случалось уже и раньше... Что же происходит? Что-то едва заметное: осмысливаются минувшие годы. Подтверждается то, что было. Реальность прошлой жизни переносится в иную область. Эти дни – время перехода.
И они нужны нам для нашей веры. Когда мы обращаемся к великим образам Вечного Христа, когда думаем о Том, Который восседает на престоле одесную Отца, о Том, Который придет судить живых и мертвых. Кто царит в Церкви и в душах, Кто вырастает из глубин призванного Богом человечества, «доколе не придет» в меру полного возраста (Еф 4.13), и вместе с тем устремляется к нам от начала времен, пока не придет день, когда все будет объято вечным бытием, – то столь величественные картины могут затмить в наших глазах земной образ Господа. А этого не должно быть. Все держится на том, что вечный Христос – это также и Иисус того времени, что безграничность Духа неразрывно связана с местом, способом и временем искупления. В описании Христа в Апокалипсисе есть одна деталь, которая это выражает. Там сказано: «Стоял Агнец как бы закланный», но Он жив (Откр 5.6 ср. 1.18). Земная судьба влилась в вечное бытие. Смерть превратилась в вечную жизнь. Но существует опасность, что этот смысл свершившегося останется нераскрытым, как непонятны порой руны древнего рисунка. Время от Воскресения до Вознесения – время постижения тайн. Все, что произошло во времени, содержится в вечном образе. Каждый раз, когда мы слышим слово, сказанное Им, или припоминаем событие того времени, мы должны сознавать, что речь идет о действительности, которая есть теперь и всегда. Восседающий на престоле вмещает в Себя все бывшее как вечную действительность.
Последние речи Иисуса излагаются в пяти главах Евангелия от Иоанна, с тринадцатой по семнадцатую. В них есть некоторые фразы, которые, может быть, ускользнули при чтении от нашего внимания, а возможно, вызвали у нас удивление или ощущение тайны. Вместе с тем они полны глубокого смысла. В частности, там сказано: «Вы слышали, что Я сказал вам: иду от вас и приду к вам. Если бы вы любили Меня, то возрадовались бы, что Я сказал: иду к Отцу; ибо Отец Мой более Меня» (Ин 14.28). «Когда же приидет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне. А также и вы будете свидетельствовать, потому что вы с начала со Мною» (Ин 16.26-27). «А теперь иду к Пославшему Меня, и никто из вас не спрашивает Меня: куда идешь? Но от того, что Я сказал вам это, печалью исполнилось сердце ваше. Но я истину говорю вам: лучше для вас, чтобы я пошел; ибо если Я не пойду, то пошлю Его к вам. И Он, придя, обличит мир о грехе и о правде и о суде» (Ин 16.5-8). «Я исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир и иду к Отцу» (Ин 16.28). «Ныне уразумели они, что все, что Ты дал Мне, от Тебя есть. Ибо слова, которые Ты дал Мне, Я передал им, и они приняли и уразумели истинно, что я исшел от Тебя, и уверовали, что Ты послал Меня (Ин 17.7-9). Я уже не в мире, но они в мире, и Я к Тебе иду. Отче Святый! Соблюди их во имя Твое; тех, которых Ты дал Мне, чтобы они были едины, как и Мы. Когда Я был с ними в мире, Я соблюдал их во имя Твое; тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание. Ныне же к Тебе иду, и сие говорю в мире, чтобы они имели в себе радость Мою совершенную» (Ин 17.11-13).
Эти слова удивляют, смущают: разве здесь не говорится, что Сын Божий – а ведь Он Бог! – приходит и уходит? И что Святой Дух – Который тоже Бог – посылается, приходит и остается, –
Но, может быть, эти слова употребляются здесь образно, по-народному или по-детски, вроде того, как рассказали бы детям, что некогда люди были в великой беде, и вот тогда Боженька пришел к ним, принес хлеб, одежду, лекарства, и все стало опять хорошо? Вне всякого сомнения, нет! Нечто подобное еще можно было бы представить себе, если бы речь шла о такой притче, как, скажем, рассказ о Мессии, Который, будучи прилежным пастырем, если в стаде нехватает одного животного, отправляется на поиски и не успокаивается, пока не найдет его и не приведет назад. Но фразы, о которых мы ведем речь, нельзя истолковать таким образом, потому что они вышли из-под пера Иоанна, а ему были чужды и детскость, и простонародность. Его – ревностного, пламенного, бескомпромиссного, устремленного ввысь – народ вряд ли понимал... Если бы ему довелось услышать об истолковании его слов как притчи, то он наверняка возразил бы: что я написал, то и имел в виду. Чем гадать, перечитайте лучше то, что там написано!
А если речь идет вовсе не о пришествии и уходе Самого Бога, но только о действии Его благодати? Например, в том смысле, что человек «отдаляет» Бога от себя, потому что сам нечестив, или туп, или своеволен, а потом его внутреннее существо раскрывается, он чувствует Бога «близким» себе и говорит: Он пришел ко мне? Но и этого нельзя предположить. Это – психологические построения, с которыми у Писания нет ничего общего. Когда оно хочет сказать, что приходит Божия помощь, оно так и говорит. Здесь же приходит Сам Бог.
Тогда, быть может, мы имеем здесь дело с особо трудным или редко встречающимся местом, тогда как в остальном Писании говорится иное? Если обратиться к нему, то нетрудно убедиться в том, что в нем, от первой страницы до последней, говорится именно это, от древнейших книг до самых поздних, от наглядно-повествовательных до созерцательно-обобщающих. Иоанн же – автор приведенных выше изречений – как раз с большей проникновенностью, чем кто-либо другой, говорит о вечном, отдаленном, всеобъемлющем Боге. В Писании о Боге всегда говорится, что Он все видит, и слышит, и замечает, что Он далеко и близко, что Он приходит к нам и у нас пребывает, что Он говорит и действует. Если считать все это неадекватным способом выражения мыслей, то нам останется только отказаться от Писания и пойти к философам. Писание же действительно имеет в виду то, что говорит! Как оно говорит о Боге, таким оно Его и разумеет.
Каким мы представляли бы себе Бога, исходя только из того, что присуще нам самим? Конечно, из лучшего, что у нас есть: из действенной силы нашего ума, из чистейшего благоговения нашего сердца, из желания говорить о Нем только самое высокое, святое и совершенное... Каким был бы тогда Бог? Он был бы вездесущим. С пространством у Него вообще не было бы ничего общего, и именно поэтому Он пребывал бы внутри всякой протяженности, всякого пространства и места. Он просто был бы, поэтому все пространства и места существовали бы только в Нем, или при Нем, или в Его власти. Ничего похожего на «приход» и «уход» не было бы. Как может прийти Тот, Кто уже находится везде? Как может идти Тот, Кто находится по ту сторону всякого движения?.. Этот Бог поддерживал бы все Своей мощью. Во всем запечатлевалась бы Его мысль, но всякий раз – иным образом, в соответствии со своеобразием сущего. Все говорило бы Его языком: камень и гора, море и небосвод, дерево и животное, ребенок и взрослый, маленький человек и великие мира сего, посредственность и гений – все говорило бы. И все события говорили бы, каждое на свой лад. Конечно, не было бы «слова» Божия в том смысле, в каком его провозглашает Писание. Все было бы словом. Нельзя было бы сказать о чем-либо сказанном или написанном, что это – Его слово в большей мере, чем что-либо другое. Для имеющего уши благовествованием было бы все... Этот Бог был бы Творцом, все совершалось бы через Него. Все сущее беспрестанно порождалось бы Его творческим всемогуществом и было бы связано с Ним настолько, что существование того, чего быть не должно, стало бы неразрешимой проблемой. Для какого-либо особого делания Божия здесь не было бы места. Все, что происходит, было бы Его делом, притом именно так, как оно происходит, и согласно со своим внутренним смыслом. Не было бы никаких особых «деяний» Божиих, никаких особых предначертаний вне общих обстоятельств. Все было бы делом всесозидающей воли.
Такое представление о Боге было бы высоким, чистым, призывающим к поклонению, но то особое – что принесло нам откровение Христово было бы разрушено. Тут ведь дело именно в том, что Бог и «приходит», и «говорит», и «действует». Откровению важно преодолеть человеческое представление о Боге, и не только в его грубой форме, но также – и даже в особенности – в наиболее высокой, сияющей, превознесенной. Верно, что Бог чужд пространству и поэтому Он присутствует везде – и тем не менее, когда это было Ему благо угодно, Он пришел к нам, пребывал с нами, ушел, когда пробил час, и снова пришел в новом облике... Верно, что Бог несет все, всему дает бытие и смысл и говорит с нами через все сущее, – и тем не менее Он произнес в истории особое, целеустремленное слово, из-за которого возникли распри, относительно которого принимались решения, проявились послушание и непокорность, и люди разделились на верующих и неверующих. Верно, что все, что происходит, представляет собой результат Его вечного воздействия, источник которого находится по ту сторону времени, – и тем не менее существует особое делание Вожие во времени, составляющее основу священной истории, с которой человек сталкивается, решая, хочет ли он войти в эту историю или нет.