Господа Помпалинские
Шрифт:
В гостиную вошла пани Книксен — тоже в новом платье. Если бы графиня Виктория увидала ее сейчас, она лопнула бы от зависти: откуда у этой Кви… Кли… Кни… деревенщины, выскочки такой вкус, такая величественная осанка, какой могла бы позавидовать чистокровная аристократка! В углу сидел Генрик и со скучающим видом листал какой-то журнал.
Мать, облокотясь на фортепьяно, окинула дочь оценивающим взглядом.
— Платье сидит на тебе безукоризненно! Вот что значит одеваться в столице! Гляжу я на тебя, Дельця, и думаю: грех было бы похоронить тебя в деревне. Зачахла
— Знаешь, мамочка, — Делиция улыбнулась. — Я было уже смирилась со своей печальной участью, а теперь просто не представляю, как можно всю жизнь прозябать в деревне!
— Да, доченька! — с нежностью сказала пани Книксен. — Хорошо сказал какой-то поэт: у каждого своя звезда, свое предназначенье. Твое предназначение — быть звездой…
— «Золотою звездой засияю в лазури», — замурлыкала Делиция и внезапно ударила по клавишам, — бурный пассаж прозвучал как победный клич или страстное желание.
— Одно только меня беспокоит, Делиция… — тихо заметила мать.
— Что, мамочка?
— Цезарий. Разве ты не заметила, как он побледнел и осунулся с тех пор, как приехал в Варшаву, какой стал рассеянный. По всему видно, что он страдает… Он влюблен в тебя без памяти — это несомненно, но страшно боится своих родственников.
— Ну и что? — беспечно спросила Делиция.
•— А то, что нельзя предугадать, кто победит: мы или семья.
— Не волнуйся, мамочка! Цезарий со мной ни за что не расстанется, я за это ручаюсь.
— Но до бесконечности так продолжаться не может…
— Пока это меня устраивает…
— Не понимаю тебя, Делиция. Ты что, воображаешь, будто мы можем позволить себе роскошь сидеть в Варшаве и тратиться? Ведь мы не Помпалинские…
— А знаешь, мама, — ни с того, ни с сего сказала Делиция, — на днях в Варшаву приезжает граф Вильгельм…
— Да, знаю! — с явным неудовольствием ответила мать. — Только прошу тебя, не забивай себе голову всякими глупостями. Лучше синица в руках, чем журавль в небе…
— Я стараюсь изо всех сил, но ничего не могу поделать: как вспомню его — сердце замирает…
Она ударила по клавишам и снова замурлыкала вполголоса: «Si tu savais, comme je t’aime… *»
Но тут вошел коридорный и подал пани Джульетте визитную карточку.
— Цегельский! — прочла она вслух. — Знаете, дети, кто это? Адвокат Помпалинских! Интересно, с чем он пожаловал? Проси, — бросила она лакею и, стараясь не выдать волнения, села на диван, но руки и губы у нее дрожали.
— Чего ему от нас нужно? — прошептала она.
Но времени на размышления не было — в дверях показался важный, представительный господин.
После краткого, церемонного приветствия посланец графини заговорил. Голос у него был негромкий и явно смущенный. Он не ожидал, что ему придется иметь дело с такими приличными, благовоспитанными людьми.
— Я пришел по поручению моей клиентки графини Виктории Помпалинской… — начал он и запнулся, бросив мимолетный взгляд на Делицию. Она стояла, опершись на руку брата, и спокойно глядела голубыми глазами на Цегельского.
— Не смущайтесь, —
— Дело, которое привело меня к вам, — поклонившись, медленно, словно подыскивая слова, продолжал юрист, — несколько щекотливого свойства. Надеюсь, сударыня, вы не осудите меня и, приняв во внимание мою роль в этом деле, за которое я взялся исключительно из уважения к графине, не сочтете наглецом.
— Я вас слушаю! — высокомерно сказала пани Джульетта.
— Мы слушаем, — повторил Генрик, выпрямляясь, и уставился на адвоката, давая понять взглядом: «В случае чего, будете иметь дело со мной».
«Какое дружное, благородное семейство!» — подумал адвокат. Но пора было начинать — молчание и так слишком затянулось.
— Известно ли вам, сударыня, что уже давно ведутся переговоры с одним знатным семейством относительно женитьбы графа Цезария и даже… и даже уже получено согласие… Поэтому графиня очень сожалеет, но считает своим долгом заявить, что ее сын не может… жениться на вашей дочери. Графине очень прискорбно, что упомянутые обстоятельства мешают ей породниться с вами, сударыня, и просила меня узнать…
Тут он опять осекся, и на его честном, открытом, хотя ничем не примечательном лице выступил румянец.
— Я слушаю, — с ледяным спокойствием сказала пани Книксен.
— Мы слушаем вас! — с достоинством повторил за ней сын.
Отступать было поздно, и незадачливый адвокат продолжал:
— Так вот, графиня просила меня узнать, не сочтете ли вы, сударыня, уместным и вполне… справедливым в том случае, если брак вашей дочери и молодого графа не состоится, принять в виде возмещения расходов на переезды и приданое… исключительно в виде возмещения расходов, сумму… в размере шестидесяти тысяч рублей.
Генрик вскочил с кресла.
— Сударь!
— Предоставь это мне, Генрик! — спокойно, но решительно сказала пани Книксен. После чего с чуть заметной усмешкой на побледневшем от волнения лице без тени высокомерия или издевки обратилась к адвокату:
— Признаться, предложение графини меня озадачило. Я не предполагала, что такая знатная дама может быть сведуща в торговле… торговле людскими судьбами и сердцами. Что до меня, то я абсолютно невежда по этой части и даже не уверена, правильно ли я вас поняла. — Приняв величественную позу, она продолжала: — Быть может, графиня, известная не только своими добродетелями, но и умом, сумела оценить в звонкой монете счастье родного сына. К сожалению, я не такая прозорливая мать, и предложение графини застигло меня врасплох. Какую сумму затребовать за счастье дочери, я не знаю и, очевидно, до конца дней своих не решу эту задачу. Будьте добры передать мои слова графине в ответ на ее любезное предложение. Кроме того, скажите ей: хотя породниться с семейством Помпалинских для нас — большая честь, мы откажемся от нее, если отношение графа Цезария к моей дочери изменит-ся. Но пока у нас нет оснований менять планов, которые, кроме нас и совершеннолетнего графа Цезария, никого не касаются. Прощайте, сударь.