Господи, прими Булата
Шрифт:
«Куда же бросить свои кости? Куда же бросить свои… Поеду на ту сторону. Говорят, там красиво. Что ж, завалюсь где-нибудь на лугу и буду читать Багрицкого».
На пароме скрипела гармошка. Коренастый морячок фотографировал девчат.
– Шпокойно! Шнимаю! Шпортил! – кричал он.
Девчата хохотали. Увидев Марка, они перешли на тихое хихиканье и перешептывание.
«Как всегда, обсуждаются мои брюки», – решил Марк и подошел к знакомому шоферу Игнатию Ильичеву (хронический гастрит). Потолковали о желудке, о событиях в Ливане. Паром тихо покачивался. Наплывал висящий в стеклянном
– …А вымя у нее, матушки моей, затвердело, как доска, – жалобно повествовала незнакомая тетушка, – видать, гад клюнул.
– Шпокойно! Шнимаю! Шпортил! – орал морячок.
Пыльная дорога круто шла вверх. По сторонам ее тянулись изгороди. Они кончались там, где начинался лес. Там гулял ветерок. Пятна света и тень на траве были в движении. Марк свернул с дороги и пошел тропинкой по лесистому склону. Теперь его окружала сплошная замшевая хвоя, лишь кое-где прорезанная стремительными стволами сосен. Тропинка вдруг взяла куда-то вверх, запетляла и неожиданно вывела к краю провала, на дне которого стояла черная вода болотца. Над провалом висела выступающая из горы глыба гранита, как бы срезанная по вертикали взмахом гигантской лопаты. А на краю глыбы сидела, свесив вниз босые ноги, девушка. Она была выхвачена из лесного сумрака широким, будто специально направленным лучом. Лицо ее было запрокинуто, глаза закрыты, губы застыли в улыбке.
«Кто это?» – поразился Марк и крадучись полез по краю провала. Когда он откинул ветку и ступил на гранит, девушка вскрикнула и вскочила. Тонкая фигурка в коротком цветастом платье казалась брошенной на темный фон хвои несколькими мазками размашистого живописца.
– Здравствуйте, – сказал осторожно Марк. Теперь он узнал ее – это была учительница географии из семилетки. Как же ее зовут? Ах да – Клавдия Петровна. Как-то она приводила своих ребят на рентген. Кажется, она приехала сюда на работу одновременно с ним. Но почему он раньше не замечал, что она… ну конечно, она красива. Волосы распущены, падают на грудь, глаза – ого!
– Идеальная танцплощадка, правда? – Он обвел руками гладкую поверхность. – И даже со световыми эффектами.
Она молчала, искоса глядя на него.
– Я вас испугал? Простите. Можно мне тут побыть?
Они сели на край глыбы. Марк медленно полез в карман за сигаретами. У него было такое чувство, что одно неосторожное движение вспугнет девушку, и она улетит, как лесная птица.
Учительница судорожными движениями увязывала волосы в пучок, шпильки, зажатые в губах, дрожали.
«Это жестоко», – думал Марк, украдкой глядя, как усмиряют золотистый водопад.
– Какая замечательная погода. Большая редкость для этих мест.
– Сегодня Самсон, – сказала девушка.
– То есть?
– Сегодня Самсон, а завтра Самсониха. В народе по этим дням предполагают лето.
– Значит, если эти два дня будут безоблачными, то и все лето будет таким же?
– Да. Это очень точно.
– Конечно. Я в это верю. Мудрость, собранная по каплям за века.
– Мудрость и поэтическое чувство.
– Да? Поэтическое?
– Да-да, смотрите – народ добавил к каждому имени в святцах яркие словечки: Василий-капельник,
– А это еще что такое?
– День появления оводов. Овод летит – б-з-з-д-д-н-н.
– Великолепно! Но Самсон с Самсонихой? Тут уж, по-моему, голый расчет. Отдаленный прогноз для покоса, молотьбы.
– Не совсем. Считается, что кому в эти дни улыбнется счастье…
– Тот будет счастлив всегда! – воскликнул Марк с радостным чувством. Девушка улыбнулась.
– Во всяком случае, до следующего Самсона.
Марк смотрел на загорелое чуть скуластое лицо и едва сдерживал желание положить ей руку на затылок, под тугой пушистый пучок, и глубоко заглянуть в глаза.
– Вы, значит, местная? – спросил он.
– Да, и родилась и жила здесь всегда. Только вот техникум кончала в Ленинграде. А вам, Марк Николаевич, нравится наш край?
Ему стало немного досадно оттого, что она назвала его по отчеству.
– Да я и не видел его, – ответил он. – За год первый раз из поселка выбрался. Работа.
Она вдруг схватила его за руку.
– Хотите, я вам покажу?
– Что?
– Все, нужно только подняться вверх.
Она вскочила, сунула ноги в босоножки, схватила кофточку и книгу.
– Бежим?
Они побежали по извилистой крутой тропинке. Девушка стремительно неслась впереди, изредка оборачивая к нему разгоряченное лицо. Марк спортивно работал локтями. Чем выше, тем прозрачнее становился лес, и наконец они выскочили на круглую, как набалдашник, вершину. Здесь росла только высокая трава и раскачивались на тонких ножках веселые пузатенькие желтые цветы.
– Это балаболки. – Она протянула ему несколько сорванных на бегу цветов. – Ну, смотрите!
С вершины открывался вид на громадное пространство. Оказалось, что поселок почти со всех сторон окружен водой. Девушка засемафорила руками.
– Это наша река. Это канал. Старинный. Еще Петр Первый путь на Волгу копал.
– Ну, это я знаю.
– А это наше море. Что? Чем не море? И берегов не видно, и штормы бывают страшные.
Марк знал это громадное озеро только по карте, на которой оно представлялось ему сравнительно большим, но все-таки только пятнышком голубой краски. Сейчас он был удивлен – действительно море. И лихтеры вон стоят такие же, как на Балтике.
– А вон видите, Марк Николаевич, на берегу круглую горушку? Она ведь пустотелая. Правда-правда. Это финны себе сделали в ней крепость во время оккупации. Мы там после войны жили – поселок-то весь сгорел. А там, – она махнула рукой на северо-запад, – в тайге множество мелких озер и рек. Отсюда видны только Гим-река и Шум-озеро.
– Почему Шум? Шумит?
– Да, все время стоит странный какой-то шум. Необычайная роза ветров – дует со всех сторон. Вечная зыбь. Березки трепещут. Сосны гудят.
Марк больше не слушал объяснений. Он только смотрел на ее лицо, на глаза, на фигуру, залитую розоватым светом опускающегося за лес солнца. Она поймала его взгляд, смутилась и села в траву.
– Что вы читаете? – спросил он и потянулся за книгой.
– Ничего. Просто так, ерунда, – быстро сказала она и вырвала книжку.