Господин барон

Дулепа Михаил

В город я не совался, зная, что чем меньше начальство видишь, тем больше его уважаешь. Народ должен быть уверен, что правитель неустанно думает о его, народа, благе, так что нечего с довольным видом слоняться без дела.

Гильдейский пекарь-сутяга принял экзамен у своего коллеги, торжественно вручил ему «удостоверение мастера». Впрочем, скандалист показал себя крутым профи, ухитрившись сделать из подобия мамалыги нечто весьма и весьма смахивающее на деликатес. Они еще и меня сделали почетным членом гильдии пекарей, как «вернувшего эскам утраченный секрет „вареного хлеба“». Ну что скажешь, лизнули начальство.

В замке же дел почти не осталось. Шесть экскурсий в день, три трапезы с туристами, живу как медведь в клетке,

вроде бы кормят и нет проблем, а вроде бы чего-то не хватает. Тираню потихоньку слуг и пажей. Придумал для провинившихся наказание, бег с бревном на плечах вокруг замка, даже выбрал парочку корявых полешек, для наглядности. На следующий день проверил — одно бревно выдолблено, другое вообще из крашеного пенопласта. Выругал, сказал, что будут бегать как рыцари из сказаний, со своими конями на плечах, и наутро в каждом стойле вместо нормальных лошадей оказались пони. Причем крашенные в разные цвета, я таких видел, когда с девчонками своими мультики смотрел. Спросил, куда дели живность — молчат, сопят и хихикают. Туристы увидели — обзавидовались, как раз какая-то детская экскурсия была, так от восторженного визга уши закладывало, надо бы семейную программу придумать, «Средневековье для маленьких». Тут еще Анька позвонила, начала подарок клянчить, услышала о пони и тоже захотела. Кое-как договорился, что куплю ей какую-нибудь модную тряпочку, хотя сдается мне, что это был развод в лучших бабских традициях. Ну да все ж таки дочь, и подарок я им обещал, надо будет выбраться куда-нибудь.

Кстати, на международной арене у меня репутация крутейшего экстремиста и тирана. Я в бумагах Особи покопался, там указано, что в баронстве, оказывается, сто десять заключенных на каждые сто тысяч человек, и с момента отделения от федерации средний показатель растет на двадцать процентов в месяц. И плевать, что в городе и окрестностях этих самых тысяч всего одиннадцать, главное, что статистика красивая, так что можно немного округлить! Причем указано, что треть из этой сотни попала в застенки без суда, а каждый второй «используется на принудительных работах». Нет, все сходится — в городском участке на тот момент сидело пятеро, еще трое — в замке, плюс «патриот», плюс «пират», и половина в самом деле трудится. К тому же в самом деле, до референдума сидело восемь человек, сейчас десять — получается преступность возросла, при моем антинародном режиме. В том же отчете пунктик, что на каждые десять тысяч населения в обязательном порядке строится одна виселица и одна плаха. И ведь не поспоришь, вон, на заднем дворе стоят! Вопрос подачи материала. И эдак тревожной ноткой высказано «население баронства запугано и потому поддерживает экстремистские выходки самозваного правителя». Еще бы не поддерживало, благодаря мне об этом захолустье вдруг узнали по всему миру! А на миру и смерть красна…

Между прочим, если подданные довольны, то и барону как-то легче. К примеру, меня все уважают, а вот того чудика, что решил это клятое право первой ночи вернуть, торжественно изгнали. Пацан прибегал ко мне жаловаться, я же тут старейший, а это помимо призрачных прав дает обязанность блюсти достоинство всех остальных, при необходимости принимая какие-то меры. Опросил, покачал головой и предложил покинуть замок. Этот дурак правил людьми по компьютерной игрушке про рыцарей! Ну, а что, он в нее три года резался, там все срабатывало, опыт есть, надо применить! Доприменялся, выгнали. Фон Шнитце уже невзначай намекал, что нехорошо, когда земля и люди без пригляда. Я и так тиран-мучитель, а он меня еще захватчиком-агрессором сделает!

— Господин барон?

Я повернулся, кресло подо мной скрипнуло. Эгельберт, как обычно ничуть не запыхавшийся от подъема на верхушку донжона, протянул мне телефон, а сам кивнул парнишке-сопровождающему, тут же поставившему рядом со мной на раскладной столик еще чашку и наполнившему ее из термоса. Вот его они все слушаются беспрекословно, не то что

меня.

— На связи посол Израиля в федерации. Хочет поговорить о Блюмшилде.

— Что, уже и до него добрались? — Я отвернулся, уставившись на яркие городские крыши внизу. — Передайте, что как христианнейший владетель я любые переговоры с ним соглашусь вести только после крещения всего населения его страны. Включая палестинцев. Лучше в православие, но можно и в католики.

— Простите, господин барон сейчас занят. Попробуйте перезвонить позже. — Старик отключил мобильник, щелкнул пальцами и слуга тут же достал из-за двери раскладной стул. Усевшись, фон Шнитце оглядел меня и глубокомысленно заключил:

— У вас плохое настроение, Александэр.

— Пусть скажет спасибо, что я не потребовал восстановления королевства Иерусалимского.

— Вы скучаете.

— Точно.

— Но у нас же постоянно что-то происходит?

— Постоянно — это раз в год?

— А война с осадой?

— Рабочий момент.

— А нашествие викингов?

— Да сколько тех викингов… не всем горожанам хватило.

— А визит комиссии?

— Когда это было? Три дня назад, я уже забывать стал!

— Александэр, мне страшно подумать, чем заняты ваши дни там, на родине, если здесь, при такой жизни, вам скучно.

Я отрыл было рот, помолчал и закрыл.

Нет, в самом деле — что со мной?

Пока я разбирался, Эгельберт взял у слуги еще одну чашку и вежливо уставился вдаль.

Так что же? Почему я бешусь? Может, дело в том, что я отчего-то решил, что может вернуться прежний Сашка-Шустрик? Что вот сейчас проснется тот, кем я давно перестал быть, что я снова буду шалить и куролесить, что… что вернется молодость? А она не возвращается. Просто я в самом деле стал другим. Нет, серьезно, я бы раньше не выдержал все эти любознательно-безразлично-веселые морды круглый день, а сейчас терплю. Эта сегодняшняя навязчивая туристка — да я бы ее в окно выкинул лет двадцать назад! А вместо этого терпеливо сношу навязчивые попытки привлечь внимание со вполне определенной целью, прячусь вот на крыше. Последние годы, спокойно тянувшиеся в суете мирных дел мирной конторы, незаметно закончили мое изменение. Или взросление? Да ну, чушь, какое взросление на пятом десятке, просто как отмершая чешуя отпали последние иллюзии. Вот и ноет, так сказать, неприкрытая душа, мечется. Ничего, новые нарастут. Наверное. Стану бронированным драконом. Или черепахой.

Фон Шнитце снисходительно наблюдал, как я пытаюсь понять сам себя.

— Знаете, Алесандэр, я рад, что я живу здесь, в замке. Это позволяет мне ежедневно отсюда, сверху любоваться таким прекрасным городом как Гравштайн.

— Как учит нас величайшая группа всех времен и народов — нет на свете прекрасней города Bodun.

— Это в Румынии?

— Почти. Это идеализированный город, который всегда в одном шаге от тебя. И никто не знает, когда ты сделаешь этот шаг.

— Очень интересно, очень… Вам стоит получше узнать эту землю, Александэр. У нас тут много интересного. К примеру, традиционный мужской танец с посохами. Его любители собираются по вечерам в баре «Голубая устрица».

— Смешно.

— Почему, господин барон?

— Ну как же? «Голубая» — «устрица»… ну же?

— Обычное название. Устричных ферм вокруг немало, а герр Мальхоф любит голубой цвет…

— Там собираются мужчины?

— Как правило.

— И танцуют?

— Ну да.

— И это вместе с названием вам не смешно?

— Боюсь, что нет, господин барон.

Я вздохнул. Надо было ехать в отпуск в цивилизованные места. Патайю, Кению, или под Тамбов. А то занесла горькая судьбинушка в Европу… и крутись, как можешь. Теперь я понимаю, почему эти средневековые рыцари постоянно воевали — само окружение провоцировало! Посидишь так в этих сумрачных стенах, на сквознячке у камина, да и сбежишь через неделю куда угодно, хоть в крестовый поход, хоть в кругосветку.