Господин Малоссен
Шрифт:
– Я хочу сказать, что предпочел бы видеть вас вдвоем в одной камере.
Улыбка Мари-Анж несколько изменилась.
– Вы думаете, что существует такая любовь, которая вынесет это? Медленное старение в одной камере?
Улыбка Мари-Анж начала бледнеть.
– Во всяком случае, нам с моей лапуней это не под силу. Даже нам! А мы уже пережили все, что только можно.
Улыбка Мари-Анж совсем исчезла. Мари-Анж было глубоко плевать на любовь Титюса.
– Нет, нет, вы правы, в конечном счете пусть лучше он будет гулять, а вы сидеть.
Она глубоко вздохнула. Она едва сдерживалась,
– Заметьте, бывает и похуже! Каково попасть в тюрьму ни за что?! Как этому Малоссену… которого вы не знаете.
Упоминание о Малосене, сидящем за решеткой, немного ее успокоило. И потом, ей следовало быть терпеливой с инспектором Титюсом. Он рассказал ей немало интересного.
И он на этом не остановился.
– Вот уж кому не везет, так это Малоссену! Как вляпался с самого рождения, так и сидит теперь в этом, невероятно! Представьте, вы не единственная, кто хочет его потопить. Тут еще одна компания скинула ему связку трупов на шею. Будто бы он взорвал целую семью в Веркоре, ну, в этом партизанском крае. Оказалось, что это неправда, вы подумайте! Скажу больше: наглая ложь! Они сами все устроили. Мы их прижали на прошлой неделе, голубчиков: двое мужиков и баба. Работали на журнал «Болезнь». Знаете такой?
Она едва дышала.
– Главный, кажется, тоже в деле. Сенклер его зовут…
Внутри у нее все напряглось.
– Но ему удалось улизнуть.
Отпустило.
Титюс смотрел на нее, поверх печенья.
– Вот я и сопоставил. Что-то не верится мне, чтобы люди, которые знать друг друга не знают, стали зачем-то топить одного и того же несчастного олуха. Для простой случайности это слишком. Не может быть, чтобы эти два дела, ваше и их, не были связаны между собой. К тому же они-то прекрасно его знают, этого Малоссена. Так вот я и хочу спросить, эти взрыватели из Веркора случаем не ваши друзья, Мари-Анж? Если честно… Какие-нибудь дальние знакомые? Нет?
Нет, нет, что-то она не припоминает.
– Леман, Дютиёль, Казнёв и Сенклер, эти имена ни о чем вам не говорят?
Нет, с именами, тем более.
Титюс расплылся в широкой улыбке облегчения.
– Вот и прекрасно! Потому что, скажу вам по правде, такое не часто встречается.
На дне термоса шоколад был более густой. Еще по глотку и одно печенье, последнее. Но он отдал его ей. Она же разделила поровну.
– Спасибо, – сказал он.
И продолжил:
– Для меня это ничего не меняет, все та же нерешенная проблема на руках…
Пауза.
– Вы помните, отец…
Он нахмурился.
– Что меня выводит, так это то, что сколько я ни бьюсь над этим, не вижу никакого другого кандидата, кроме одного. Одного!
Чело его разгладилось, пылая яростью.
– Я не понимаю, как этот подонок мог сделать такое Жервезе! Он! Жервезе! Черт!
В уголках губ у нее остался след от шоколада.
– Извините. Я начинаю нервничать, только представлю этот пронырливый сперматозоид. У вас шоколад остался, вот здесь, в уголках…
Он протянул руку и вытер след кончиком мизинца. Она не отстранилась. За все эти недели он впервые прикоснулся к ней.
– Мне нужно идти.
Он встал.
– Все бы хорошо,
Она помогла ему уложить грязную посуду в корзину.
Стоя на пороге камеры, когда дверь уже чуть приоткрылась, он сказал:
– Ах да! Я и забыл. Скоро Малоссена отпускают. Лежандр и следователь Кеплен не вполне с этим согласны, но их понемногу выводят на правильный путь.
60
Кудрие лично приехал за мной в следственный изолятор, даже в камеру зашел. Такое не часто случается, и нашего маленького капрала, должно быть, в этой лавочке боялись как огня, если судить по тому, с какой нежностью стали относиться ко мне за неделю до его посещения: отдельная камера после косметического ремонта, роскошная постель, отличное трехразовое питание, читай, сколько хочешь, витамины по часам, в общем, настоящий кошмар заслуженного налогоплательщика. Если в дверь моей камеры стучали, то только за тем, чтобы осведомиться, не нужно ли мне чего-нибудь. Мне даже пришлось настоять, чтобы убрали телевизор, лампу для загара и тренажеры.
– Если бы я знал, что вам здесь так хорошо живется, я бы и не подумал бросать удочки и бежать в комиссариат, чтобы вытащить вас отсюда, – пошутил Кудрие, вытаскивая меня из этого кокона.
Он все не унимался, пока инспектор Карегга вез нас к свободному миру:
– Я всегда подозревал, что у вас наверху есть длинная рука, Малоссен…
Мир почти не изменился за месяцы моего заточения. На предвыборных плакатах красовались физиономии кандидатов в президенты, но они были те же, что и всегда. Интересно, сколько мне надо было бы отсидеть, чтобы этот курятник хоть немного обновился? Тридцать лет по полной? Нет, мало. С другой стороны, я даже рад был увидеть знакомые физиономии: в глазах по-прежнему пустота, зато широкое небо над головами.
– Карегга и Силистри поймали друзей из Веркора, – объявил Кудрие, нарушив мою мечтательную задумчивость. – Они, оказывается, работали на Сенклера.
Я переспросил, будто сквозь сон:
– Сенклер? Сенклер из Магазина?
– Да, он же из журнала «Болезнь», – продолжил Кудрие. – Тот, который потерял из-за вас свое место в Магазине несколько лет назад, и тот, которого вы не так давно расписали лучше некуда. Такое впечатление, что инспектор Карегга служит в полиции только для того, чтобы вытаскивать вас из лап этого Сенклера, Малоссен. Ему спасибо надо сказать.
– Спасибо, инспектор.
– Не за что, – ответил Карегга, глядя в зеркало заднего вида, – вы избавили меня от бумажной работы в юридическом отделе.
Предвыборные обещания тянулись бесконечной чередой, перемежаясь с праздничными плакатами, возвещающими столетие кинематографа. Солнце сияло. Почки распускались. Голуби прели на теплом асфальте тротуаров.
Кудрие пустился объяснять:
– Вас случайно отобрали, Малоссен. Когда ваш брат Жереми пригласил Лемана сыграть себя самого в его пьесе, он впустил волка в овчарню. Чего только Леман там у вас не наслушался. В частности, он узнал, что Жюли объявлена наследницей Иова Бернардена. Эта история с Уникальным Фильмом весьма его заинтересовала.