Господин Малоссен
Шрифт:
– И какому наследнику! Противнику века кино!
– Если этот Барнабу хочет свести счеты с кинематографом, почему платить за это должен старый Иов?
– А если он сводит счеты со старым Иовом, при чем тут кино?
И далее по кругу; с каждым оборотом, напряжение увеличивалось на целую октаву.
– Кино – это сама жизнь! Выходит, внук хочет убить деда?
– Вы можете себе представать, чтобы у Мидзогути был наследник?
– Или династию Уэллса?
– Или Капры?
– Или Феллини?
– Или Годара? Вообразите: какой-нибудь
– Не кощунствуй, Авернон!
Я вдруг представил себя на месте этого наследника, Барнабу, который совсем скоро должен был выйти на арену и оказаться перед сворой разъяренных кинолюбителей. Мне сразу полегчало. Один из тех моментов, когда, несмотря на собственные неурядицы, мы все же радуемся в душе, что кому-то еще хуже. Вот так и плетет время косы печали, вплетая светлые пряди радостных мгновений в черные приступы отчаяния, то так повернет, то эдак, пока не сведет все концы к одному счастью: быть самим собой… Да, в конце концов, это, должно быть, и есть настоящее счастье: удовлетворение от того, что ты – это ты, а не другой.
Я как раз благополучно добрался в своих размышлениях до этого вывода, когда возник этот «другой», возвещая о своем приходе стуком в двери «Зебры», так же, как наша мама несколько недель назад. Но на этот раз мы знали, кого ждем, все глаза проглядели! И все же стук в дверь не перекрыл горячности спорщиков. Одна только Сюзанна его и услышала.
Она подняла руку.
– Вот и он.
Немая сцена.
Снова постучали.
Жереми щелкнул пальцами.
Сцена мгновенно погрузилась во мрак. Тускло светили лишь аварийные лампочки-«сторожа».
– Ну, Клеман, давай! – выдохнул Жереми. Клеман бесшумно прокрался к двери.
У Жюли глаза почти светились в темноте, как у хищницы. На что теперь похоже это воспоминание детства? Каким он стал, Барнабе из пансиона, первый любовник из пещер Веркора, соперничавший с саламандрами в своей прозрачной бледности, противник века кино? Естественно, не Жюли задавалась этими вопросами, а я. Все, что мне было известно о Барнабе, это то, что он опередил меня на пятнадцать лет.
Клеман уже был у двери. Он оглянулся на Жереми, стоявшего с поднятой рукой на авансцене.
Жереми дал отмашку.
«Сторожа» померкли, а лучи двух прожекторов скрестились на двери в тот момент, когда Клеман открыл ее, отпрянув к стене. («Мы заставим тебя появиться, очковтиратель», – решил Жереми.)
Не тут-то было. За дверью появился силуэт человека, который одной рукой прикрыл глаза, а другой потянулся к сердцу.
Прогремели два выстрела.
Оба прожектора – вдребезги.
В ночи кинозала пролился дождь осколков.
Мгновением позже, когда Сюзанна вновь зажгла свет в зале и на сцене, на другом конце центрального прохода стоял высокий брюнет. В одной руке он держал ствол, направленный на нас. Другой – прижимал к себе Клемана, прикрываясь им, как щитом.
28
Силистри чувствовал, как сердце парня бьется под его ладонью. Он увидел сцену, кровать, кольцо бледных лиц вокруг кровати, испуганного мальчишку на
– Порядок? – спросил Силистри.
Тот не ответил.
– Эй! Все в порядке?
Силистри слегка ударил его ладонью по щеке, приводя в чувство.
– Извините… эти прожекторы… они меня ослепили…
«Хорошее объяснение, нечего сказать, – в то же время думал он. – Если стрелять во все, что тебя ослепляет…»
– Инспектор Силистри… я из полиции… вам лучше?
– Легавый? Ну и дал же я маху! – воскликнул мальчишка на авансцене.
– Жереми, заткнись!
Приказ щелкнул затвором в устах Дездемоны. Мальчишка тут же притих. Силистри узнал в нем себя, каким он сам был в этом возрасте: такой же сорванец. «Жереми Малоссен», – подумал он.
– Поднимайтесь на сцену, – обратился он к парню. – Я за вами.
Ну и длинным же показался ему этот центральный проход маленького кинотеатра. Забравшись на сцену, он снова извинился. Сюзанне, поднявшейся ему навстречу, он пробубнил:
– Скажите, сколько я вам должен… за прожекторы… то есть… я хочу сказать…
Его сухо прервали:
– Полиция? Что вам опять здесь понадобилось?
Это уже была не Дездемона, с ним говорила какая-то высокая худая девица. Вспомнив описание Жервезы, Силистри предположил, что этот прокурорский голос, верно, принадлежит Терезе Малоссен.
– Я хотел бы задать несколько вопросов господину Клеману.
Молчание.
– Господину Клеману Клеману, – уточнил Силистри.
По взглядам, сверлившим парня, Силистри догадался, что вышеназванный Клеман был не кто иной, как его щит с бьющимся сердцем.
– Это вы?
Он помедлил секунду. Он вдруг подумал, что ему нечего здесь делать, что он попал в царство невинности. Ничего общего с мертвыми проститутками. Но механизм у него внутри уже был запущен.
– Всего пару вопросов, чистая формальность. Еще раз прошу извинить за случившееся.
Он решил не выводить Клемана, допросить его при всех. Об этом ему также придется пожалеть впоследствии.
– Знакома вам эта женщина? – спросил он, показывая фотографию Мондин.
Жереми взглянул украдкой на снимок из-за плеча Клемана, но сразу же отвел глаза.
– Вы тоже можете посмотреть.
Силистри протянул фотографию Жереми.
– Посмотрите и пустите по кругу.
Потом вернулся к Клеману:
– Вы ее не знаете?
Клеман отрицательно помотал головой. Фотография переходила из рук в руки. Никто не знал Мондин. Силистри это не удивило. Превосходный Джулиус щелкнул зубами. Силистри подозрительно глянул в его сторону, потом опять обратился к Клеману: