Господин Никто

Райнов Богомил Николаев

— Погляди на это столпотворение, — говорит Тони, указывая на сутолоку вокруг. — Каждый норовит что-то урвать для себя и дать подножку другому…

Потом смотрит на меня остекленелым взглядом и продолжает безо всякой связи:

— Будь я помоложе, попытался бы стать сутенером. Это все же лучше, чем самому…

— Лучше не быть ни тем ни другим, — осторожно возражаю я.

— Верно, но что поделаешь. Мы не настолько богаты, чтоб заботиться о честности. Потому и пишем, что велят, и делаем, что от нас требуют, — авось перепадет какой франк… Порой хочется стукнуть кулаком и уйти, да

не нравится мне таскать на горбу ящики с грузом. Я уже отведал. Хватит с меня.

Кельнер приносит ром и прерывает эпизод из биографии Тони, с которой я уже основательно знаком. Я сильно под градусом, поэтому отпиваю из рюмки понемногу, лишь ради приличия и смотрю на часы на руке Тони.

— Мне пора…

— Куда, к Младенову? Оставь ты этого скрягу!

— Надо сходить. Я обещал.

— Тогда попытайся по крайней мере вытрясти у него из кармана. «Я спас тебе жизнь, скажи, как не совестно скряжничать!»

— Скажу, — бормочу я, вставая из-за стола.

— Ну, а если расщедрится, дай мне знать. Я научу тебя, как лучше их пропить.

Попрощавшись с Тони, я иду по бульвару Осман. Проходя мимо почтового отделения, вспоминаю о том, что надо опустить в ящик открытки с видом Эйфелевой башни. Затем продолжаю свой путь, следуя указаниям Тони насчет того, как его сократить.

Либо сам он неплохой парень, либо неплохо справляется с возложенной на него задачей. Даже очень неплохо для такого пьяницы, как он. И виду не показал, что его ко мне приставили, ни одного сомнительного вопроса не задал. Небольшой сеанс, рассчитанный на то, чтоб войти в доверие, и только. К неудовольствию Тони, подобные сеансы могут иметь успех лишь у очень доверчивых.

Рю де Прованс, где проживает Младенов, оказалась совсем близко. Названный мне номер значится на старом, почерневшем от копоти четырехэтажном доме, похожем, впрочем, на все окружающие. Лестница содержится в чистоте, но ступени узкие и крутые, и я основательно запыхался, пока достиг четвертого этажа. Открывая мне, Младенов гостеприимно улыбается. Мы проходим через темный вестибюль с закрытыми ставнями, затем он вводит меня в просторный, небрежно прибранный холл, обставленный «под старину».

Костлявая фигура хозяина завернута в бежевый халат, сравнительно новый, но уже изукрашенный жирными пятнами. Неаккуратность Младенова во время еды известна мне еще со времен наших с ним дружеских встреч в квартальной корчме. Тогда мне казалось, что виной всему спешка и жадность, с которой он набрасывался на общую закуску, чтоб не отстать от других. Теперь я вижу, что он не может не перепачкаться и когда ест один.

— Чем тебя угостить? — радушно спрашивает хозяин, подходя к столу, заставленному бутылками и бокалами.

— Ничем. Я уже пил.

— Тогда выпьем по чашке кофе. Немножко остыл, но я всегда такой пью.

Младенов приносит два стакана, ради приличия проверяет на свет, насколько они чисты, и наливает из большого кофейника жидкость, напоминающую чай.

Кофе не только остыл, но, если судить по вкусу, датирован вчерашним числом. Оставив стакан на камине, я закуриваю и удобно усаживаюсь в кресле. Младенов придвигает стул и тоже садится.

— Ты явился как нельзя более кстати,

мой мальчик. Нам с тобой придется изрядно потрудиться, — в третий раз сегодня доверительно говорит старик.

Хотя про себя я всегда называю его «стариком», Младенов в свои шестьдесят лет выглядит довольно бодрым. Он, правда, немного сутулится и костист, но костист скорее как крепкий орех.

— Раз предстоит, будем трудиться, — успокаиваю я его. — А как с моим назначением?

— Все в порядке. Не сразу далось, но все же уладил. Поначалу ершились, особенно Кралев: не знаю, слышь, что он за птица, да и больно мне нужен этот еж в штанах. Вся Болгария его знает, говорю, разве что кроме вас. Вы тоже знаете не хуже других, только прикидываетесь… Именно такой человек и нужен нам! Уломал-таки под конец.

Опершись на кресло, Младенов наклоняется ко мне:

— А знаешь, почему они заартачились? Потому что ты мой человек, вот в чем суть.

— Может, не только в этом. Тони не отставал от меня до самого вечера.

— Тони? Глупости! — презрительно морщится Младенов. — Не обращай внимания на этого пьяницу, он не опасен. И Милко не опасен. Ворон и Уж — тоже мелюзга, холуи и телохранители; кто им платит, тому они и служат. Все зло от этих двоих — от Димова и Кралева.

Старик умолкает, задумчиво уставивишись в мутное зеркало над камином. Потом произносит с пафосом:

— Подумать только, в чьих руках наши национальные идеалы!..

Младенов политикан старой школы. Он не может решать свои личные дела, не приплетя к ним национальные идеалы.

— Ты один тут живешь? — спрашиваю я, чтоб вернуть своего друга к действительности.

— Да, я снимаю этот апартамент, хотя он и великоват для меня и за наем дерут безбожно… Охотно взял бы тебя к себе, и расходы делили бы пополам, но не разрешают… — Он снова наклоняется ко мне и шепчет: — От тебя мне нечего таить, но у меня, видишь ли, бывают люди, которых не устраивают посторонние свидетели. Вот и приходится жить одному.

— Тебе лучше знать. От меня, бай Марин, все равно толку никакого. Ломаного гроша в кармане нет.

Намек довольно прозрачный, хотя и насквозь лжив. Денег у меня в кармане гораздо больше, чем мне сейчас нужно. Другое дело, что я не имею права их тратить, пока не обеспечу себе какие-то доходы от Центра.

Младенов, похоже, предвидел подобный поворот в разговоре, потому что он роется в кармане халата и вытаскивает пять стофранковых банкнот.

— Не беспокойся, без денег я тебя не оставлю. Я всегда забочусь о своих людях. Возьми-ка вот пока, а как получишь жалованье, вернешь мне.

Я наскоро пересчитываю деньги с озабоченностью человека, который помнит, что взятое полагается возвращать, затем кладу их во внутренний карман пиджака. Младенов глядит за моими движениями с нескрываемым сожалением, хотя, видимо, задолго до моего прихода осознал неизбежность этой жертвы и только колебался: десять бумаг мне дать или ограничиться пятью; сначала под наплывом добрых чувств отсчитал было десять, но потом пять попридержал — надо, дескать, приучать человека к бережливости.

— Так, значит, нам предстоит основательно потрудиться, а? — возвращаюсь я к теме разговора.