Господин посол
Шрифт:
Позднее события приняли трагический оборот: большинством индейцев овладел приступ меланхолии. Охваченные тоской по родине, они не желали никуда выходить, напуганные чужим городом, его варварским языком и странными обычаями. Они не ели, не говорили, отказывались являться на репетиции и даже иногда плакали.
"Если это продлится еще неделю, я покончу с собой!" - воскликнула тогда мисс Огилви. В саду посольства Габриэль Элиодоро устроил завтрак в честь артистов. И Мишель с величайшим презрением наблюдал за этими дикарями, которые ели, как животные.
Под
Габриэль Элиодоро чувствовал себя цирковым импресарио в вечер гала-представления. Ему хотелось забраться на эстраду и перед исполнением объяснять каждый номер. Танцы и песни родины взволновали его до глубины души, а когда певцы под аккомпанемент арф и гитар исполнили балладу, которую пела его мать, взгляд Габриэля затуманился, и сам Габриэль засопел, стараясь удержать слезы.
27 мая Габриэль Элиодоро присутствовал на похоронах Джона Фостера Даллеса. Церемония на Арлингтонском кладбище покорила его своей простотой. Государственный секретарь, который по делам службы налетал расстояние, равное расстоянию до Луны и обратно, покоился теперь недвижный.
Возвращаясь в Вашингтон в своем автомобиле, Габриэль Элиодоро задумался о собственной смерти; предчувствие говорило ему, что его конец недалек, к тому же он почему-то не сомневался, что хоронить его будут иначе: вероятнее всего, окровавленное, пронизанное пулями тело бросят в общую могилу, а то и вовсе оставят на съедение стервятникам...
– Куда прикажете ехать, господин посол?
– спросил шофер.
– В посольство.
В этот день он обедал один, изредка перекидываясь несколькими словами с Мишелем. Столовая была погружена в полумрак, лишь на столе горели две свечи в высоких серебряных подсвечниках.
– Потуши свечи и зажги все огни!
– приказал Габриэль Элиодоро мажордому, и тот поспешил выполнить распоряжение.
– У нас ведь никого не отпевают!
Кончив обедать, Габриэль принялся бесцельно слоняться из одной комнаты в другую; наверно, таким же одиноким чувствовал себя дон Альфонсо Бустаманте. Габриэль с тоской посмотрел на портреты дочерей и внуков. Сел было за письмо Франсиските, но что-то не писалось. Включил телевизор - показывали ковбойский фильм. Габриэль Элиодоро дождался последнего выстрела и выключил телевизор, когда мужчина с белоснежными зубами принялся рекламировать зубную пасту.
Посол уселся в кресло и, листая журналы, стал поджидать Росалию, пока около восьми часов она не позвонила и не сказала, что не придет, так как что-то ей помешало. Габриэль чуть не наговорил ей грубостей.
Чем же ему заняться? Он мог пригласить Угарте и еще двоих партнеров для покера, но его не соблазняла перспектива видеть перед собой несколько часов подряд военного атташе, который сопел и ковырял в зубах. К тому же и партнером он был не самым приятным: жадный до отвращения, Угарте злился, когда
Около девяти позвонил Титито, который сообщил, что сегодня вечером Фрэнсис Андерсен вернулась в Вашингтон и уже спрашивала, как поживает "дорогой посол".
Габриэль очень обрадовался.
– В самом деле?
– воскликнул он.
– А когда, по-твоему, я смогу увидеть это чудо природы?
– Сегодня же, если пожелает ваше превосходительство. Фрэнсис, наверное, согласится поехать в какой-нибудь night club . Если позволите, я бы порекомендовал "Блю рум" в отеле "Шорехам". У вас карандаш под рукой? Тогда запишите, пожалуйста, номер телефона богини фиордов...
– Богини чего?
– Скандинавских фиордов.
– А! Ладно. Давай!
22
Пабло Ортега и Кимико Хирота не только довольно регулярно обменивались хайку по почте, но и встречались по крайней мере раз в месяц в чайном домике на улице F. Беседовали они тихо, причем голос Пабло шелестел, как сухая осенняя листва, а голосок Кимико напоминал нехитрую мелодию музыкальной шкатулки, состоящую из трех-четырех нот. Они взяли себе за правило не говорить на интимные и политические темы, и поэтому свидания переносили их в волшебную страну, которой нет на карте и которая подчиняется иным законам времени.
Как-то Орландо Гонзага спросил Пабло, неужели тому доставляет удовольствие пить жасминовый чай в обществе этого "подобия женщины". И Ортега ответил, что, встречаясь с мисс Хирота, он живет в своеобразном четвертом измерении, где нет опостылевшей ему канцелярщины и вашингтонской скуки... где он сам становится другим. "Когда я с ней, - добавил Пабло, - мне кажется, я превращаюсь в рыбу, птицу или дерево с японской миниатюры". На что Гонзага лукаво возразил: "А по-моему, в тебе проснулась детская любовь к куклам".
В тот субботний вечер Пабло и Кимико отправились в ресторан "Чингисхан", где ели японские блюда, пили японскую водку и говорили об искусстве хайку.
Кимико была в простеньком темно-синем шелковом платье, которое очень шло к ее фарфоровой, чуть желтоватой коже.
– Искусство хайку требует знания нескольких маленьких тайн, - сказала японка.
– О многом надо уметь лишь намекнуть каким-нибудь образом или словом... Например, поэт одним словом может точно обозначить время года или время дня.
– Да, слово "цветок" - символ вишневого дерева и поэтому означает весну.
– А сверчок - вечер. Кукушка предвещает наступление ночи. Если поэт упоминает колокол, читатель знает, что речь идет о вечерних сумерках, потому что в это время в храмах Японии звонят колокола. И так далее...
– А мне звон колоколов напоминает утро: первые солнечные лучи, утреннюю молитву, пасху...
Кимико улыбнулась, и на мгновение ее черные зрачки спрятались в косых щелях век.
– Японские колокола, - тихо сказала она, - не такие звонкие, у них приглушенный звук...