Господин Великий Новгород (сборник)
Шрифт:
– Так и есть, что наш! Но что он тут делает?.. Рыб, что ли, скликает?.. Видно, знает, как их звать по именам.
Тут таинственный незнакомец обернулся и глаза его дикой злобой сверкнули из-под черных нависших бровей.
Дружинники отступили в изумлении.
На камне, вросшем наполовину в землю и покрытом диким мхом, под огромным вязом, от которого отлетали последние поблекшие листья, сидел смуглый широкоплечий мужчина с нахлобученной на самые глаза черной шапкой и раскачивался в разные стороны. Его стекловидные, зеленоватые глаза угрюмо следили
Неизвестный не мог не слышать шума шагов приближавшейся к нему толпы, но он не обратил на это никакого внимания и, не оглядываясь и не трогаясь с места, продолжал медленно раскачиваться из стороны в сторону, и при этом движении на его боку раскачивался широкий нож с черенком из рыбьего зуба.
III. Павел-колдун
– Павел! чернокнижник! злой кудесник! колдун!.. Как он здесь очутился? Видно, лесовик довез его на хребте своем!.. Пришибем его, братцы, - избавим землю от лихого зелья!
– закричали почти в один голос дружинники.
– Земляки мои, братья! Нет, не чуждайтесь меня!
– воскликнул Павел, прикинувшись радостно изумленным.
– Теперь я не тот нелюдим, встретив которого вы бежали прежде, я смиренный, кающийся грешник. За вас, мои братья, жизнь моя, молитва и руки.
– Врет, прикидывается... Погодите, еще не то заговорит, а дьявол, который в него вселился, ишь как корежится! Перехватить ему горло, да и в воду. Пусть его оттуда освобождают нечистые его собратья, а мы свое дело сделаем, благо есть случай.
– Нет, лучше привяжем его к камню, да свалим в волны, а то нож так заржавеет в крови его, что не ототрешь никакими заговорами. Страшно будет опоясаться им, как зельем.
Так рассуждали обступившие Павла дружинники.
Дико блеснул он глазами, крепко стиснул кулаки и судорожно вытянул перед собой руки, как бы защищаясь.
Дружинники между тем еще более приблизились к нему и некоторые уже схватили его и стали тормошить.
– По крайней мере, дайте мне проститься со светом Божьим!
– заговорил он упавшим голосом.
– Уж ты давно отклепался от человеческого имени, и давно пора тебе туда, восвояси; там за тебя давно уже и паек получают!
– отвечали ему.
– Дайте мне хоть повидаться с Чурчилой. Ведь вы, чай, с ним?
– Что за свидание! Ты уязвил его, как змей-горыныч!.. Мы давно добирались до тебя; а теперь, знать, тебя черти выдали, что наткнули на нас. В Новгороде отец твой силен, оборонит кого захочет, а здесь мы тебя, - заговорил один дружинник и, схватив левой рукой Павла за бороду, правой занес над ним руку с ножом.
Павел весь съежился и зажмурился, чтобы не видеть опускавшегося над ним блестящего лезвия, и даже преждевременно дико воскликнул.
– Да пусть его взглянет последний раз на Чурчилу...
– Ну, так и быть, сволокем его к нему, да свяжите покрепче ему руки и ноги, а то ведь он хитер, проклятый, вывернется, - решили остальные дружинники.
Корчившегося от бессильной злобы Павла дружинники крепко-накрепко связали по рукам и ногам и, окружив, потащили его за веревку, подгоняя сзади палками по чем ни попало.
– Что это, еще пленника, или зверя какого тащат наши?
– сказал Дмитрий Чурчиле, указывая на приближающуюся к ним толпу.
– Чурчила, это я, злейший враг твой! Упейся теперь моей кровью, я в твоей власти, - заговорил смело прерывающимся от ярости голосом поставленный на ноги Павел.
– Как? Павел? Лучше бы взглянул я на ехидну, чем на этого дьявола в человеческом образе!
– вскрикнул Чурчила, и так ударил рукой по рукоятке своего меча, что все вооружение его зазвенело.
– Упросил, чтобы тебе его показали, - послышались голоса дружинников.
– Он знает, чем хуже наказать меня... Чего тебе нужно от меня? обратился он к Павлу.
– Жизни твоей...
– А что тебе в ней и за что ты ненавидишь меня, подкупной, заспинный враг?
– Верно слово твое, я - подкупной, но меня подкупила братская любовь, - с ударением отвечал Павел.
Чурчила вздрогнул.
– Ты спрашиваешь, за что я ненавижу тебя? Но кого же любил я? Я исчадие зла, все люди были мне противны, сам не знаю почему... Но сестра моя, эта кроткая овечка, Настасья... она давно примирила меня со всеми; она как бы нечеловеческим голосом уговаривала меня переродиться, и слова ее глубоко запали в мою черную душу. Она показалась мне ангелом, а голос ее песней серафима, и я... повиновался...
Павел зарыдал.
Чурчила зашатался и прислонился к плечу поддерживавшего его Дмитрия.
Немного погодя он спросил.
– Не этот ли ангел Божий вразумил тебя покушаться на мою жизнь?
– Погоди и дослушай, после обвиняй, - начал снова Павел.
– Я повиновался ей... нет, не ей, я не знаю, кто говорил ее устами. Душа моя созналась во всех поступках. Священное родство, любовь, все чувства человека разлились в душе моей, и новый свет озарил ее, я умилялся и искренно назвал братом любимого ей Чурчилу.
– Как, разве у вас шла речь обо мне?
– Никогда не переставали мы о тебе беседовать...
– Все более и более непонятны, темные слова твои.
– Мудрено ли! Душа каждого - загадка, а у этого она - совсем потемки. Пожалуй, заслушаешься его, то и несдобровать тебе. Ему надо язык выгладить полосой раскаленного железа, а на руки и на ноги надеть обручи, или принять его в дреколья!.. До каких пор ждать конца его сказки?
– с сердцем воскликнул Дмитрий.
Павел скосил на него и без того косые глаза свои и сказал с упреком: