Господин Великий Новгород (сборник)
Шрифт:
– А зубы не защелкали от страху?
– усмехнулся фон Ферзен.
Гость сделал вид, что не слыхал этого замечания, и продолжал:
– И мне пришла в голову мысль...
– Какая?.. Взять с собой ящик вина?
– Нет, а вот что это, верно, ваш Гритлих снюхался с бродягами русскими и подманил их... Примите-ка скорей меры, велите сейчас позвать его, я из него все выпытаю, да прикажите осмотреть замок и приготовиться к обороне.
Эдуард фон Доннершварц в глубине души ненавидел Гритлиха и всеми силами старался восстановить против
– Нет, братец, не теперь! Гритлих еще теперь на охоте. Да и что тебе дался этот Гритлих? Даже хмель спадает с тебя, как только ты заговоришь о нем. Я давно замечаю, что ты ненавидишь сироту, и, конечно, особенно с тех пор, как он перебил у тебя славу на охоте. Помнишь белого медведя, от которого ты хотел уйти ползком!
Доннершварц вспыхнул. Этой историей его дразнили уже давно.
– Сами вы белый медведь!
– крикнул он вскочив со скамьи.
– На другого бы я пожаловался своему мечу, который сорвал бы его седую голову, но на вас... смотрите, я не всегда терпелив.
Фон Ферзен захохотал.
– А что, видно, за живое задело, господин рыцарь белого медведя... Ты, верно, и от него хотел уйти, чтобы пожаловаться своему мечу, так как вместо него у тебя на боку торчала колбаса, а через плечо висела фляга. Я, признаюсь, сам этого не видел, но мне рассказывал Бернгард...
– Бернгард!.. Вот еще кого вы выбрали в свидетели!.. Он не лучше вашего Гритлиха... Если он осмелится это сказать при мне, я тотчас же брошу ему вызывную перчатку... несмотря на то, что ваша Эммхен умильно поглядывает на него...
– Смотри, Эдуард, бросишь и не разделаешься; Роберт сам горяч...
– Хоть бы он был горячее огня... Шутки в сторону, зачем вы принимаете еще этого шелкового рыцаря, у которого все достояние снаружи, а в кармане засуха?
– Да ведь и твой карман не жирен, не хвастайся, брат. Карман Бернгарда еще тем превосходит твой, что отворен настежь для всех. Но чего же ты нахохлился, что тебе не по нраву? Полно, Доннершварц, я знаю, что ты любишь меня и ревнуешь старика ко всем. Не бойся, я умею это ценить. Вот тебе моя рука, я хоть и люблю Роберта, этого благородного рыцаря, но будь уверен, что и ты мне также дорог...
Доннершварц почтительно схватил руку фон Ферзена и патетически произнес:
– Вы увидите при первом случае, когда вам понадобится моя рука, кто из ваших приверженцев более всех вам принесет пользы. Довольно говорить, время докажет.
– Поговорим-ка лучше о русских, - снова перебил его фон Ферзен.
– Как ловко они подкараулили моего рейтара. С каким наслаждением я сделал бы из них бифштекс... Да, - продолжал он задумчиво, - их рысьи глаза никого не просмотрят, теперь того и гляди наскачут они на мой замок.
– Не бойтесь, Ферзен, к нему пойдет дорога только через мой труп, но необходимо поговорить о деле.
– Да этим и кончить? Только говорить о деле - теперь мало. Я послал отряд своих рейтаров собирать вассалов и приглашать соседей. Кто меня любит, тот, верно,
– Это я - всегда с вами и за вами, как тень ваша... Но все же я возвращусь к Гритлиху. Его необходимо выслать из замка или же вы будете дожидаться, чтобы за нами пришли его земляки с дубинами и кистенями?
– Хорошо, хорошо... Скажи ему, когда он вернется, за меня, что знаешь, и дай ему денег на дорогу из моего...
– Я ему не дам старого гвоздя из подковы лошади... Ему за вас подарит охотно фрейлейн Эмма дорогое кольцо, да пожалуй и с пальчиком... О, черт возьми, не могу думать, что золото и ржавчину вы держите вместе.
– Ну, цыц, опять за свое!
– прикрикнул на него сердито фон Ферзен.
Доннершварц замолк.
Послышался шорох легкой походки, и юная Эмма резво впорхнула в комнату. При ее появлении лицо ее отца прояснилось, брови раздвинулись и глаза засияли добрым блеском. Так солнце, вспыхнув на небе, озаряет своим блеском черную пучину и ярко раззолачивает ее своими лучами.
VII. Два соперника
– Эммхен, моя милая Эммхен!
– воскликнул радостно старик фон Ферзен.
– Наконец-то ты навестила отца!
Он открыл ей свои широкие объятия и обнял своими могучими руками ее гибкий стан.
– Здравствуйте, папахен!
– нежно сказала Эмма и сделала книксен Доннершварцу, глядевшему на нее плотоядным взглядом и расшаркавшемуся перед ней, неистово гремя шпорами.
– Посмотрите, папахен, - радостно продолжала она, садясь к нему на колени и показывая маленький костяной лук с серебряной стрелой, - это подарил мне мой братец - Гритлих, чтобы стрелять птичек, которые оклевывают мою любимую вишню. Он учил меня, как действовать им, но мне жаль убивать их. Они так мило щебечут и трепещут крылышками и у них такие маленькие носики, что едва ли они могут много склевать... Пусть их тешатся, и им ведь хочется есть, бедняжкам...
– О, моя прелесть, - заметил отец, любуясь дочерью и трепля ее по розовой щечке.
– Да что это, милый папахен, нас совсем забыл молодой Бернгард? Он обещал мне привезти бусы.
Фон Ферзен обернулся к Доннершварцу, с открытым ртом не отрываясь смотревшему на молодую девушку и насупившемуся при имени Бернгарда.
– Ты что замолк? Куда девалась твоя храбрость? Или струсил девочки? Глядит на нее, как собака на дичь?
Старик раскатисто захохотал.
Доннершварц очнулся от немого созерцания.
– А я хочу подарить фрейлейн Эмме ожерелье из львиных зубов - большая редкость в нашей стороне. А стрел таких и луков я не имею. Есть у меня лук...
Он не успел кончить своей речи, как на дворе послышался конский топот.
Фон Ферзен ссадил Эмму с коленей и скорыми шагами подошел к окну.
– Мелькнуло чье-то белое перо, - сказал он.
– Но что это значит? Ни трубач, ни кто другой не дает знать о прибывшем. Верно, кто-нибудь из наших.
– Белое перо? Ах, папахен, это мой любимый цвет! Верно, это...