Господин Великий Новгород
Шрифт:
Уставившемуся на него во все глаза Онфиму купец протянул на ладони липкую коричневую палочку с сильным и пряным незнакомым запахом.
– Волога, – старался объяснить он, показывая на рот, – кушати!
Онфимка, оробев, попятился было.
– Бери, бери, Онфим, – ободрил его Олекса. – Отведай персицкой сладости!
Поблагодарив купца, двинулись дальше. Онфим, осмелев, стал пробовать восточное лакомство.
– Онфиме, дай мне кусочек откусить! – шепотом запросила Янька.
– Не дам!
– Дай, Онфиме, я тебе баску даю, у меня есть!
Онфим наконец расщедрился:
– На!
– Кыш, кыш, Янька, Онфиме,
Олекса искоса осмотрел семейство. Уже у всех от воды раскисла обувь.
Домашины цветные двухслойные выступки, как ни береглась, тоже размокли и забрызгались грязью. Куда теперь? Ему бессознательно хотелось еще оттянуть неизбежную встречу с Ратибором.
Устав бродить по торгу, он повел семью в мастерскую изографа Василия.
Давно ладился заказать образ Параскевы-Пятницы доброго письма, тут собрался наконец.
В мастерской после солнечной и суматошной улицы было тихо и прохладно. Даже говорили как в церкви, вполголоса: при «самом» остерегались шуметь, не любил. Янька и Онфим разом притихли, увидя вокруг строгие иконные лики. Веселый подмастерье, растиравший краску, подмигнул детям, кивком головы указал на мастера. Тот нехотя отстранился от работы, опустив длинные большие руки, исподлобья оглядел заказчика. Увидев детей, помягчел.
Олекса глянул на лик Николы и забыл, зачем пришел.
– Торгуй, купец! – пошутил изограф.
– Сколько? – не в тон, разом охрипнув, спросил Олекса, не отрываясь от суровых умных глаз святого под изломами кустистых бровей. Этот бы не стал сомневаться!
– Не продажна, – усмехнулся Василий, – заказ. Самому посаднику Михаилу писал! Нынче и несу.
Глубоко вздохнул Олекса, с сожалением и облегчением следя, как бережно начали заворачивать тяжелый образ в полотна. Не по достатку покупать такое… А ведь купил бы и не постоял за ценой! Любую дал, скажи только Василий… Уже и с неохотой вспомнил про свой заказ.
– Что поскучнел, купец? Параскеву? – глянул, прищурясь, остро, без улыбки, на Домашу и потом глядел несколько раз тем же пронзающим острым оком.
– Параскеву… – повторил, словно размышляя. – Себе али в черкву, по обету?
– Себе.
– Ин добро.
Договорились о размерах, цене. Замялся Олекса:
– Хотелось бы, чтобы сам писал…
– Лик сам пропишу. А доличное – Репех, мастер добрый. Будь спокоен, купец, мою работу отселева и до Владимира знают.
– Посаднику-то небось и доличное сам писал.
– Посаднику! Ловок ты, купец! Будь спокоен, – повторил и вновь оглядел Домашу острым, оценивающим взглядом. Та покраснела слегка, поежилась. Вышли.
– А он так гледит, так гледит, прямо страшно! – тараторила Янька, округляя глаза.
Домаша передернула плечами.
– Цего он, правда, смотрит так?
– Кто, мастер? – Олекса хмурился и улыбался, вспоминая поразивший его лик Николы. – Его дело такое! Он то видит, что нам не дано! Это подумать-то и то трудно. Святой муж. Святой! Не просто и вообразить, а написать как? А у него, поглядишь…
«Святой муж, – повторил он про себя, – а я, ох, не свят!»
Олекса замолк и молчал до самого дома.
Глава 9
Волхов тронулся ночью – как раз на пасху. С заранья новгородцы собрались по обеим сторонам реки. Посадничьи люди пешнями разбивали заломы, скоплявшиеся перед устоями Великого моста. Мост угрожающе
Мальчишки, совсем отбившись от рук, прыгали на ближние льдины, падали с визгом в воду. Мокрые насквозь, дрожащие, равнодушно, хлюпая носами, принимали шлепки и подзатыльники матерей, неотрывно ожидая одного: выскочить в полупросохшей шубейке и снова нестись на Волхово. Лед пошел!
Лихорадочно стучали по дереву молотки ладейников. Конопатили, смолили, не прекращая работы ни днем, ни ночью. С последними льдинами поплывут смоленые черные корабли в Ладогу, в великое озеро Нево, оттуда жерелом к Котлингу [22] , а кто и дальше в Ругодив [23] , Раковор [24] , Колывань, Стокгольм, Готланд, Любек.
22
Котлинг, Котлин – современный Кронштадт. Река Нева в древности была шире и называлась проливом («жерело», или «устье»).
23
Ругодив – приморский город, находился недалеко от современной Нарвы.
24
;Раковор – (современный Раквере) – приморский город между Ругодивом и Колыванью (Таллином). Раковор и Колывань постоянно соперничали с Новгородом, пытаясь захватить выходы к морю и торговый путь по реке Нарове (Нарве) к Чудскому озеру.
Ждут уже русские купцы на подворьях Стокгольма и Висби, ждут свои ладьи с товаром, ждут ганзейских перекупщиков; не пускает Ганза далеко русские корабли. Вспоминают старики, что прадеды далеко ходили на своих ладьях. В Дании, в Норвежской земле были русские подворья. Были, да нет.
Сей год раковорцы с колыванцами – и те ладятся заступить пути Великому Новгороду… Сумеют ли только?
Быстро под весенним солнцем просыхает земля. Во дворе у Олексы весело стучат новгородские, ладные, с тонким перехватом у обуха, с широким, оттянутым внизу лезвием, на прямых рукоятях топоры. Сам хозяин, в красной холстинной рубахе, без кушака, без шапки – волосы растрепались под ремешком, – тоже с топором, сидит верхом на срубе. Отложил все печали и попеченья и – эх! – размахнись рука! Размахнись, да не промахнись. Ничего, не впервой! Веселая плотницкая работа – хоромное строение. Стучат топоры.
– Ничего, купечь, можешь! Колываньскии немцы вконечь разорят, дак к нам, в ватагу, подавайся! На хлеб всегда заработашь!
Щурится Олекса на языкастого плотника. Вот язва! Однако рад похвале.
– Не застудись, зябко! – просит Домаша, выходя на крыльцо.
Мать, та лежит, простыла, Домаша сейчас от нее.
– Как мать? – спрашивает сверху Олекса.
– Ничего, лучше.
– Кто с ней?
– Полюжиху оставила.
– А, ну добро.
Солнце печет сквозь рубаху, а от земли все еще тянет зябким холодом.