Господин Великий Новгород
Шрифт:
— Для-че опоздали!.. Нагоним живой рукой...
— Ох, не нагоним, соколик!
Девушка быстро схватила в руки весла, метнула их в воду, налегла раз, два, три — и лодка затряслась и запрыгала под сильными взмахами весел. Откуда взялась сила в молодом существе, которое за минуту казалось таким тихеньким и слабым...
— Ишь ты... ай да ну!.. Ай да дюжая! — любовался и недоумевал парень.
Лодка неслась быстро, а еще быстрее летела северная весенняя ночь — ночь Ярилы. Восточная половина неба становилась все яснее и яснее, и тем отчетливее двигались
Вот-вот настанет утро, выглянет солнышко, и будет уже поздно...
Девушка еще сильнее налегла на весла.
— Ну и дюжа же... Эх, чтоб тебя!
По небу, через озеро, летели какие-то черные птицы. Они, видимо, летели туда, где клубились и восходили к небу облака дыма.
Птицы обгоняли лодку...
— То воронье, чаю?
— Воронье... ишь, взапуски, умная птица...
— А для чево? Что им там?
— К солнушку. Они вот так-ту всягды... На солнушко.
— Что ты, Петра! Это не к добру. Они мертвеца чуют... корм...
Девушка задрожала. Она не чувствовала рук — точно одеревенели они... По озеру прошла рябь, что-то пахнуло в лицо... Ильмень то там, то тут становился точно чешуйчатым.
— Утренник пробег — утро скоро. Ох, не угодим!
— Не бойся, скоро и к Ловати подобьемся. Наши поди дрыхнут: к утру сладко спится.
И парень зевал и крестил рот. Ему вспомнился их рыбацкий шалаш: как бы теперь он славно спал, укрывшись теплым кожухом... А там заварили бы с отцом уху, похлебали бы горяченького, да и на работу... Нет, сегодня праздник — Иван Предтеча...
Виден уже был берег и выдавшаяся в озеро длинная коса, поросшая тальником. У берега стлался над водою и как бы таял беловатый туман. Дым становился багровым и медленно редел.
— Ну, вот и угодим-ста — вон берег... И туманок подымаетца...
Ах ты, туман мой, туман-туманок,Что по Ильменю он, туман, похаживае...— Что ты! Что ты, Петра, с ума сошел?..
Парень спохватился и перестал петь. На берегу вдруг из-за тальника выросла человеческая фигура, закутанная в охабень [58] . На голове ее что-то блестело.
58
Охабень — верхняя одежда прямого покроя с откидным воротом и длинными рукавами, часто завязывавшимися сзади. При этом руки продевались в прорези рукавов.
Увидав лодку, неизвестный человек приблизился к берегу. Выткнувшееся из-за горизонта солнце позолотило высокий заостренный еловец его шлема...
— Эй, лодка! Кто там? — послышался оклик.
Девушка вскочила, испуганная, дрожащая. Она, казалось, глазам своим не верила, или то, что она видела, казалось ей сном, привидением. Человек в шлеме, стоявший на берегу, был не менее ее поражен.
— Горислава!
— Греби! Греби к берегу! — торопила она парня.
Лодка пристала. Девушка, как кошка, выпрыгнула из лодки. Стоявший на берегу человек распахнул охабень, скрывавший половину его лица и рыжую бороду. Это был Упадыш.
— Горислава! Что с тобой?.. Почто сюда приехала?
— Я... я от бабушки...
— От бабушки? За коим дилом?
— Я... не от бабушки... я сама... я слыхала... ненароком... Ох, Господи!
— Что слыхала? Сказывай...
— Москва... Москва там в Русе... Она утром, отай, ударит на вас... всех посечет... Ох, что это?..
Вдруг произошло что-то необыкновенное... страшное, точно земля и небо задрожали и застонали от каких-то неистовых, нечеловеческих голосов и кликов.
«Москва! Москва!» — слышалось в этой буре, в этом раздирательном реве голосов.
Девушка, дрожа всем телом и дико озираясь, ухватилась за Упадыша да так и закоченела.
— Матушки! Что это? О-ох!
— Уходи... Уходи в лодку! Ступай, Горислава! — силился Упадыш отцепить от себя ее закоченевшие руки. — Иди в лодку — плыви дальше, не то пропадешь...
— О-ох! А ты! Что с тобой станется! О-о-о!
— Уходи, говорю! Это Москва на нас пошла...
Рев голосов между тем становился все неистовее и диче. Стучали и стонали бубны, выли рога...
«Москва! Москва! Москва! Бей окаянных изменников! Бей новгородскую челядь!»
С возвышения, тянувшегося вдоль берега Ильменя, от левого рукава Ловати, словно лес — «аки борове», по выражению летописца — лавиною двигались московские рати, блистая на солнце шеломами, еловцами, кольчугами, сулицами, бердышами и развевая в воздухе всевозможных цветов стяги, потрясая копьями и рогатинами с острыми железными наконечниками.
Новгородское войско, которое ночью пристало с своими насадами тут же к берегу, несколько правее, не ожидая так скоро неприятеля и выгадывая время, пока не пришла ее конная рать — беспечные новгородцы, повалившись на берегу, на песке или на траве, кто в насадах, спали еще мирным сном, когда услыхали, словно гром с неба, страшный московский «ясак»...
— Москва!
— Москва!
— Москва!
Новгородцы спросонья не знали, что делать, что думать, за что хвататься. Как безумные метались они по берегу и по насадам.
А москвичи уже били их, прокалывали копьями, рассекали топорами их головы — не прикрытые шеломами... А шеломы валялись тут же, на земле — кто же спит в шеломе!..
— Уходи, безумная!.. Уходи, Горенька! — отбивался Упадыш от обезумевшей девушки.
— О-ох! ниту! ниту!.. Тебя убьют... о-о! матушки!
— Малый! Возьми ее — снеси в лодку...
— Не пойду... о-ох!.. Я с тобой помру... о-о-о!
— Тащи! Волоки ее!.. Отваливай дальше от берега!
— Иди, ладушка! Иди, дивынька! Подь, Горя! — И дюжий парень, не обращая внимания на сопротивление девушки, как медведь сгреб ее в охапку и поволок к лодке.