Господин военлёт
Шрифт:
Я стараюсь не за кресты – у меня их в избытке. На верховного главнокомандующего мне плевать. Но я офицер и не могу видеть отряд стадом баранов. Это моя воинская часть, мне за нее стыдно. Распускаю отряд на обед, после него продолжим. У меня есть идея…
Отряд вновь в сборе, Карачун докладывает. Внимательно оглядываю строй.
– Все в наличии?
– Так точно, ваше благородие!
– Не вижу, что все. Где рядовой Розенфельд?
– Так это… – фельдфебель не знает, что ответить. – Так она…
Я безжалостен.
– Приказано: всех свободных от службы – в строй! Так?
–
– Розенфельд несет службу?
– Никак нет, больных не имеется.
– Сюда ее, живо!
Карачун бежит к медпункту. Строй галдит и шевелится: солдаты чувствуют потеху. Это вы зря…
– Смирно! – рявкаю во всю глотку. – Отставить разговоры!
Затихли, но на лицах предвкушение. Появляется Карачун, рядом семенит Ольга. За пять шагов до меня она переходит на строевой шаг и вскидывает руку к козырьку фуражки:
– Господин прапорщик, вольноопределяющаяся Розенфельд по вашему приказанию прибыла.
– Что ж вы, рядовой, пренебрегаете приказами? Или считаете: вас они не касаются?
Ольга молчит, так положено по сценарию. Его мы оговорили за обедом.
– Вы, наверное, считаете, что и без того изрядно маршируете? Сейчас проверим! Смирно! Ша-гом арш!
Ольга чеканит строевым.
– Кру-гом!
Она делает поворот, идет ко мне.
– На-пра-во!
Поворот направо – чисто, без огрехов.
– На-ле-во!..
С лиц солдат сползают ухмылки. Они не могут поверить глазам: «фершалка» чеканит шаг, как записной строевик. А вы как думали? Это дочь офицера, господа нижние чины, считайте, на плацу выросла. Она строевые приемы с младенчества наблюдала. К тому же вместо весеннего безделья мы кое-чем занимались. Ольга сама попросила, господам офицерам идея понравилась. Занятия проходили вдали от любопытных глаз – во избежание разговоров. Сергей старался вовсю: выпускник Михайловского училища был придирчив и строг. Ольга не роптала. Барышня она упрямая, если вобьет что в голову… Ольга и стрелять умеет. Я подарил ей карманный браунинг, научил с ним обращаться. Ольгу напугали бродячие псы, их много осталось в опустевшем местечке. Стая окружила Ольгу на вечерней улице, псы скалились и рычали. Прапорщик услышал зов и прибежал на выручку. Стаю мы уполовинили, а Ольга теперь с пистолетом.
– На месте стой!
Ольга замирает.
– Стать в строй!
На лице ее удивление – об этом не сговаривались. Ничего не поделаешь – ситуация изменилась. Одного показа мало.
– Мне повторить?
Ольга занимает место на левом фланге.
– Отряд, слушай мою команду! На-пра-во! Шагом марш!
Шагают! Пока неуклюже, с ошибками, но стараются. Им только что показали пример, и кто? «Фершалка», пигалица, многим в дочки годится. Стыдно! Слава богу, им пока еще стыдно. Через год будет плевать.
У солдат получается все лучше, я увлекаюсь. Отряд шагает и шагает, делая повороты то на ходу, то на месте. Место Ольги в последней шеренге, я вдруг замечаю, что она отстает. Черт! Ольга – дочь офицера, но все-таки дочь, а не сын.
– Отряд, стой! Разойдись! Карачун – ко мне! Розенфельд – свободна!
Вручаю фельдфебелю листки с текстом и с наказом разучить песню к утру. Не мешало бы проконтролировать,
– Разрешите, Павел Ксаверьевич!
Это Синельников. Протягиваю коробку. Унтер-офицер берет папиросу, закуриваем. С Синельниковым у меня отношения дружеские, зовем друг друга по имени. Я извинился перед ним за случай с пулеметом, он не обидчив. Папиросы, однако, он ранее не стрелял, ждал, пока предложат.
– Люди обижаются за Ольгу Матвеевну, – говорит Синельников. – Ладно мы, но ее гонять! Нельзя так с женщиной!
Синельников – образованный, говорит «женщина», а не «баба». Все ясно. Отряд недоволен и прислал ходатая. Инициативу надо поддержать. Только не сразу, не то заподозрят.
– Розенфельд не только женщина, но и солдат! – говорю строго. – Сама в армию просилась, никто не заставлял.
– Все равно нехорошо! – возражает Синельников. – Ольга Матвеевна – добрый фершал, дело знает. Люди ее любят. Женщин надо жалеть! – Он смотрит укоризненно. Дескать, что ж ты? А еще кузен ей…
– Ладно! – соглашаюсь с видимой неохотой. – Пусть отдыхает. Но на смотре поставлю в строй!
Синельников кивает, идет к солдатам. Что-то говорит, солдаты улыбаются и расходятся. Люблю делать людям приятное! Теперь – домой! Ох, что нас ждет!
Предчувствия не обманывают. За порогом валяются Ольгины сапожки. Нетрудно представить, как она их стаскивала… Хорошо, что разулась в гостиной, получить сапогом в голову – удовольствие еще то. Аккуратно прибираю сапожки под лавку. В воздухе разлито ощущение грозы, кажется, поднеси палец к потолку – и схлопочешь молнию. Глубокий вдох…
Врываюсь в спальню. Ольга, одетая, лежит поверх покрывала, вытянув ноги. Знакомая поза, и мы когда-то лежали. Ноги у нее сейчас ох как гудят! Подбегаю, сдергиваю носки. От неожиданности она не находится, что сказать. Исследую ступни – мозолей и потертостей нет. Очень хорошо! Теперь большим пальцем вот сюда и с усилием вверх! Еще раз! Пальчики в горсть и перебрать каждый, чтоб суставчики расправились! Ладонью – по всей стопе…
Это не «тростник», это «язык тигра». Язык у тигра большой и шершавый, он сильный и ласковый одновременно. Когда тигрица вылизывает котят, те урчат от удовольствия. Этот прием я освоил в совершенстве, здесь мы не ленились. Рани любила делать «язык», обучила и меня. Ей самой такой массаж нравился.
Ольга дышит глубоко, глаза ее закрыты. Кладу на колени вторую ножку, все повторяю. Теперь обе ступни вместе… Ольга тихонько стонет. Стоп! Когда делаешь «язык», опасно перейти грань. Неконтролируемый взрыв эмоций, «сплетенье рук, сплетенье ног, судьбы сплетенье…» Ольга Матвеевна нам кузина, Рани ею не была. С Рани было можно, с кузиной – не положено. Ольга двигает ножки к моим рукам, ей хочется еще. Нет уж! Если дитя не понимает, то взрослые в полном рассудке. Снимаю ее ноги с колен, встаю. Она открывает глаза.